Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Не беспокойся, я уже проснулся, — проговорил Роблес, не поднимая головы с подушки.

— А, хорошо, — отозвалась она тихим и покорным, но тем особенным, проникновенным голосом, каким она обращалась к нему одному из темноты и тишины.

Он подумал, что Ортенсия воплощает все, что делает его самим собой: без слов ощутимое могущество; мощную и непосредственную жизнедеятельность, элементы которой можно перечесть по пальцам и которая протекает независимо от внешних проявлений могущества, как бы под ними или над ними. То, что выпадает в осадок из жизненной взвеси, то, что питает его живительными соками, то, чем он дышит. Залитую кровью равнину под Селайей. Нагое, влажное тело женщины. Роблес вздохнул полной грудью; кровь быстрей заструилась в его жилах. Он спустил тонкие, безволосые ноги и сел на край резной кровати из орехового дерева.

Ортенсия провела пальцами по его спине.

— Тебе хорошо? — спросила она.

Роблес попытался напружинить сразу все мускулы, перелить в свое тело силу, которую он ощущал во всех фибрах своего существа. Хорошо ли ему? Он чувствовал прилив энергии, свежесть, легкость… но завтра, подумалось ему, он растратит всю силу, почерпнутую здесь, у Ортенсии. Он снова оглядел тело метиски, опустил глаза на ее живот, на темный треугольник внизу живота. Соответствовал ли источник силы ее назначению? — снова спросил его Мануэль Самакона голосом Икски Сьенфуэгоса. Смуглые тела Федерико и Ортенсии четко вырисовывались на белизне простыней.

— Ортенсия…

Она положила руку на плечо Роблеса.

— Ты иногда вспоминаешь?..

Ее пальцы поднялись на взъерошенный затылок Роблеса.

— Немножко.

Роблес потер себе лоб; перед его мысленным взором пронесся белесоватый мир, оправленный в никель и мигающий неоновыми глазами; а за ним — другой, раскинувшийся вширь, красноватый, полнящийся песнями, именами, развернутыми знаменами, взбешенными лошадьми. В центре каждого из этих миров стояла его собственная фигура: прозрачно-бледная — в одном, почерневшая, обугленная — в другом. Опаленный человек протягивал руки призрачному; тот был не в силах поднять свои. Роблес прикоснулся губами к голове Ортенсии; почувствовал: здесь цельная, без разлома, единая жизнь. Единая от рождения до смерти, как жирная линия, проведенная одним движением твердой руки… Быть может — ему не хотелось больше думать, а хотелось выбежать отсюда со своим сокровищем, силой, и швырнуть его в пасть мира, ждущего лакомства от сильного человека, — быть может, только отказавшись от обмена этой силы, почерпнутой у Ортенсии, на внешнее могущество… только так…

Он встал и оборвал свои размышления. Тусклые глаза Ортенсии вглядывались в него, как в бесплотную тень, и осветились улыбкой, только когда она услышала шорох одежды, стук ботинок по половицам, шумное дыхание.

Заляпанный грязью автобус подъезжает к конечной остановке на улице Рамона Гусмана, и из него выходят мужчина в сомбреро, какие носят на севере, женщина в ситцевом платье и худенький мальчик лет десяти с лишаем на щеке. Мужчина слюнявит в толстых губах сигарету и, щуря клопиные глазки, следит за шофером, который лезет на крышу автобуса за прикрытым брезентом багажом. Женщина, не то чтобы толстая, но бесформенная, как тюк, сутулит и без того сутулые плечи и удерживает за руку мальчика в синих штанах и рубашке с открытым воротом, который кричит и показывает пальцем на мороженщика.

— Ну, вот и чемоданы. Увидишь, старуха, что такое наша столица!

— Эва, как будто ты здесь уже был.

— Нет, быть-то я не был; но мужчины всегда знают побольше, чем вы, понятно?

— Смотри, продают мороженое; смотри, продают мороженое, я хочу мороженого!

— Замолчи, надоеда. Хоть бы уж он поскорее вырос, чертенок!

— Ну да, а тогда станешь жаловаться, что он пьянствует и путается со шлюхами.

— Замолчи, Энрике! А потом еще спрашиваешь, кто это учит ребенка всяким гадостям!

— Ну, пойдемте, — говорит мужчина с клопиными глазками и неровно подстриженными усами. — Посмотри только, Tepe, посмотри только, какой город! Недаром про него говорят — город дворцов! Посмотри только, какой проспект! Посмотри вон туда, на площадь. Видишь памятник? Это Куаутемок. Фелипито, кто был Куаутемок?

— Этот, который что-то там сделал в печальную ночь; я хочу мороженого!

— Видишь, Tepe, вот для чего их посылают в школу. Фелипито! Скажи мне, кто был Куаутемок!

— Вот пристал! Хочу мороженого!

Мужчина замахивается на мальчика; женщина укоризненно смотрит на мужчину.

— Ну, вот и мы, красавец Мехико. Увидишь, Tepe, в столице у нас пойдут дела на лад. Здесь быстро зашибают деньгу, сама увидишь. При моем ремесле — а я в шорном деле не новичок — и при такой клиентуре, как гринго, которых здесь пропасть, мы за один год разбогатеем.

— Ты то же самое говорил, когда мы переехали из Кулиакана в Пьедрас-Неграс, а видишь, мы так и сидим на мели.

— Не говори мне про эти дыры! Посмотри только, где мы теперь. Здесь мы обоснуемся на те денежки, которые как-никак сберегли, и я даже возьму подмастерья, а через год мы будем зарабатывать три тысячи песо в месяц чистыми. Вот увидишь.

Бесформенная женщина кривит рот. Мальчик показывает то на одно, то на другое. На перекрестке Реформы и Инсургентес мужчина в сомбреро, какие носят на севере, глубоко вздыхает.

— Это моя столица, так-то вот!

— Занятный вы человек, Сьенфуэгос. Назначаете мне свидание в баре — подумайте только, — а теперь хотите, чтобы я рассказала вам свою жизнь.

— А чего вы ожидали от меня?

— С вами, по крайней мере, можно говорить откровенно. Хотите, я выскажу мои догадки?

— Конечно.

— Во-первых, Сьенфуэгос — друг Роблеса и может быть мне полезен в деловом смысле. Вы согласны?

— Согласен. Но сказать вам одну вещь? Могущественный банкир вот-вот докатится до Приюта Мундет. Стоит кому-нибудь ликвидировать свой счет в банке, «дом Эшер» зашатается.

— Что-то не похоже…

— Не похоже, потому что никому не приходит в голову, что Роблес может вложить все депозиты банка в какие-то фантастические аферы с куплей-продажей песчаных участков… Но как бы то ни было, дело не в этом.

Пимпинела облизнула губы и сделала вид, что эта новость ее совершенно не волнует.

— Во-вторых, Сьенфуэгос думает, qu’il peut coucher avec moi [153], a я всегда не прочь дать урок людям. Я это умею. Согласны?

— Да, но вы опять не угадали.

— В-третьих, хоть это и маловероятно в данном случае, но в конце концов это мое métier [154]; вы хотите, мой друг, придать себе блеск аристократическим именем. Для такой роли я гожусь. Кажется, вы сами это сказали как-то раз, не так ли? Ты мне деньги, я тебе знатность, ты мне знатность, я тебе деньги. Но поскольку вы едва ли рассчитываете на это, остается допустить, что вы в самом деле хотите, чтобы я рассказала вам свою жизнь.