Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Но ведь мы живем асьендами, Лукас. Как же нам быть?

— Отделаться от асьенд. Поскорее продать их американцам. Сменить их на городскую недвижимость. В Федеральном округе аграрной революции не будет, Анхелика.

— Меня не это волнует. Беда в том, что нет подходящего общества… Бедная Пимпинела! Когда я думаю о моей девической жизни…

— Пусть лучше наша дочь не блистает на балах, чем умирает с голоду. Вопрос решен. Я уже видел участки в конце Реформы. Они стоят гроши. И найдется не один недалекий человек, готовый променять дом в центре Мехико на асьенду. Ты увидишь, насколько я прав.

— Ты часто бывала на балах, мама?

Анхелика гладит Пимпинелу по голове. Шея, руки и лицо девушки кажутся ослепительно белыми по контрасту с длинным черным платьем, падающим мягкими складками. «Нос Лукаса, — глядя на нее, думает Анхелика, — видна порода. А ведь девочкой она была курносенькая».

— Да, тогда были другие времена, — пытается засмеяться Анхелика. — Теперь, ты ведь видишь, в чести нувориши из Соноры и Синалоа.

— Вот бы дать бал, когда мне исполнится девятнадцать. — Пимпинела, стоя на коленях у ног Анхелики, ластится к матери. — Правда, это было бы восхитительно? Теперь, когда уже прошел траур по папе…

— Да ведь из людей нашего круга почти никого не осталось, девочка. Кого же мы пригласили бы?

— Почему твои друзья и родственники уехали, а мы остались?

— Что ты хочешь, у твоего отца были твердые взгляды. Да, он кое-что спас, как и говорил. Но жизнь не сводится к этому. Нужно подходящее окружение, общество равных нам людей…

Пимпинела думает обо всех балах, на которых ей не довелось побывать. Но к чему об этом говорить? Она знает ответ матери:

— Пока ты не можешь ездить на балы к известным людям в сопровождении приличного молодого человека, и притом на такие балы, куда приглашали бы и твою мать, сиди дома.

— Есть один молодой человек, мама… мы с Маргаритой познакомились с ним в одной кондитерской… он адвокат, и…

— Как его зовут?

— Роберто Регулес.

— Регулес? Регулес? Первый раз слышу это имя.

Анхелика, сидя в неудобном кресле, расшитом канителью, смакует marrons glacés [155] .Пимпинела хмурит лоб, окаймленный черной лентой.

— Но ведь это вполне порядочный молодой человек, мама, он безупречно одевается и очень внимателен.

— Не всяк монах, на ком клобук, дочка. Ты знаешь, что я забочусь только о твоем благе. Послушай: твой отец был очень умен и оставил нас в достатке, в то время как многие потеряли все. Мы можем прилично жить на наши доходы. Нам нет надобности якшаться с выскочками. Мы сохранили, как хотел твой отец, кое-что из нашего состояния. Сохраним же и наше достоинство. Наш долг в память о твоем отце оставаться верными его понятиям.

— Да, мама…

— Мы не можем пожертвовать этим ради бала, Пимпинела. Но я тебя понимаю, я тебя понимаю. — Анхелика привлекает к себе девушку. — Как мне не понимать! Когда я думаю о своей юности, такой не похожей на твою… Если бы ты видела мундиры, какие носили тогда, эти султаны и каски. Кадрили… а потом вошел в моду вальс, и в вихре танца развевались платья женщин, кружившихся по залу в объятиях молодых людей, которые… Тут была своего рода традиция, понимаешь? Каждый год в такой-то день бал давала одна семья, в такой-то день — другая, и так далее…

Анхелика берет за плечи Пимпинелу.

— А что если нам с тобой поехать в Европу?

Пимпинела вскакивает и хлопает в ладоши.

— Мама! Мама! В Европу!

Мать подбирает подол черного платья и подбегает к маленькому шкафчику маркетри; она в возбуждении ворошит пожелтевшие бумаги — купчие, арендные договора — и, наконец, наугад вытаскивает одну.

— Проспекты Пятого Февраля и Боливара… пятьдесят песо метр… теперь они, наверное, стоят все сто… Все в порядке, дочка! Это то, что нам нужно!

— Ты помнишь молодого Регулеса, мама?

— Регулеса? Первый раз слышу…

— Да. Первый раз.

— Так что случилось с твоим сеньором Регулесом? — Анхелика надрывно кашляет, утопая в пене кружевного белья и в расшитых подушках и подушечках, которыми завалена ее кровать.

— Он женился. — Пимпинела медленно проводит пальцами по золоченому краю кровати. В осанке, которую мать сохраняет даже здесь, на одре болезни, она чувствует нечто такое, что напоминает о былом блеске дома Овандо, и, опустив глаза, как бы проецирует на себя тусклый отсвет этого блеска. — Он женился на своей секретарше. На медовый месяц они едут в Нью-Йорк. Ты помнишь, я познакомилась с ним… шесть лет назад, когда он был молодым адвокатом? Теперь он…

Анхелика тщательно поправляет волосы, выбивающиеся из-под белого чепчика.

— Да, представляю себе. Теперь люди быстро делают карьеру. Должна же быть какая-то разница между девятьсот десятым и тридцать пятым годом. Быстрота, современность и все такое. — Анхелика снова кашляет, страдальчески выгибая брови.

— У них дом в Лас-Ломасе, с большим садом, автомобиль. Роберто поверенный многих новых компаний.

— Да, да, это в духе времени; раньше только зрелые люди занимали ответственные посты…

— Я могла выйти замуж за него.

Анхелика отмахивается.

— Нам и так хорошо, дочка, нам и так хорошо. Мы ни в чем не нуждаемся.

Пимпинела обеими руками сжимает край кровати.

— Я хороша собой?

— Не просто хороша. Я бы сказала, ты изысканно хороша. Ты унаследовала…

— Что мне толку от этого? Мама, мама, ты знаешь, я не хочу причинять тебе боль. Но скажи, что мне пользы от того, что я порядочная, уважаемая женщина, носящая прославленное имя? Скажи.

— Не волнуйся, доченька. Ты еще очень молода…

— То же самое ты говорила, когда мы уезжали в Европу. А разве кто-нибудь там заинтересовался бедной мексиканочкой? Разве кто-нибудь интересуется мной здесь, в Мехико?

— Если бы тебе довелось жить во времена моей молодости, если бы на твою долю выпали балы, прогулки, все то, что составляло стиль жизни прошлого века…

— Но на мою долю ничего такого не выпало… И дело не в балах и прогулках, а в том, чтобы… как бы это сказать, не оставаться на обочине жизни, не чувствовать себя отверженной… мама, клянусь, я говорю это не для того, чтобы причинить тебе боль, но я хочу знать…

— Мы не виноваты, — Анхелика протягивает руку, ища руки Пимпинелы. — Рухнул наш мир. Ты не можешь винить меня… Выхода нет.

— Роберто женился на своей секретарше.

— Оставь их в покое, это их мир, а не твой. Довольствуйся тем, что есть. Нам и так хорошо, мы ни в чем не нуждаемся. А если понадобится, ты ведь знаешь, мы можем продать застроенный участок и опять уехать куда-нибудь…