Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

Губы Скураша дрогнули в презрительной усмешке. Крутанувшись на каблуках, он молча вышел вон.

«Да и хрен с ней, с этой стервой! Сука — она и в Африке сука. На самом деле все к лучшему, — размышлял он по дороге в столовую. — Хотя при чем здесь эта дура? Сколько прошло лет, а дух Берии и Троцкого все еще витает в этих коридорах, калеча, заражая своими страшными бациллами работающих здесь людей. Сколько ни перекрашивай стены, сколько их ни упаковывай в дорогие деревянные панели, они все так же источают въевшийся в них страх и подлость. Эти кабинеты и не таких ломали, не то что смазливую девчонку, прокладывающую себе передком дорогу наверх. Гиблое место».

Он поймал себя на мысли, что последнее время его окружало какое-то сплошное безумие. Выжившие из ума старики с их мистическими поисками подходящих людей для передачи неких тайных знаний. Звенящая, готовая чуть ли не перевернуть мир любовь лживой женщины, обернувшаяся очередной попыткой подняться по служебной лестнице. Государственная машина, летящая неизвестно куда и неизвестно кем управляемая. Судьбы, растоптанные чьей-то прихотью, сотни покалеченных людских жизней. Все это переплелось в какой-то липкий сгусток, отгородилось от мира высокой, напитанной бурой кровью стеной, существовало словно само по себе…

— Малюта Максимович, — прервал его мрачные мысли помощник Секретаря Могуст, — шеф просил все подчистить…

— Уже.

— Вы в курсе, что разоружили личную охрану Павловича и отключили телефоны правительственной связи?

— Ну, вот и понеслась кривая в щавель! Сейчас подгонят пяток «воронков» — и в Бутырку…

— Ну вас, Малюта Максимович! Умеете, однако, пожелать молодому поколению приятного аппетита!

— Малюта, — догнал их запыхавшийся Виктор Казан, давний приятель Скураша, работающий в Управлении внутренней политики, — быстрее ко мне в кабинет, фэсэошники шепнули: через пару минут по телевидению выступит президент с важным сообщением.

До кабинета они не добежали, остановились в одном из холлов, где у телевизора с горящими любопытством глазами толкался, как на пожаре, служивый народ.

Из белесой, почти живой мути экрана, выплыло бесформенное лицо больного человека. Он полусидел за столом. Невидящие глаза бессмысленно смотрели в камеру, казалось, он не понимает, зачем его посадили за этот стол и что ему необходимо делать. Вдруг, словно очнувшись, он начал скрипящим, срывающимся голосом нести какую-то околесицу про двух генералов, которые, «что один, понимаешь ли, что другой», а потом, запнувшись на полуслове, вывел свою подпись под коротким указом об отстранении Плавского от занимаемой должности Секретаря Совета национальной стабильности страны.

Тишина, на некоторое время воцарившаяся вокруг телевизора, раскололась разноголосьем. Все обсуждали увиденное.

Скурашу было неловко, казалось, все смотрят на него и ехидно ухмыляются, словно предполагая, что ему, как Петру в ту страшную ночь в Гефсиманском саду, хочется втянуть в себя голову и отречься от человека, на которого только что указали с экрана.

Стараясь сохранять спокойствие, он пошел в столовую. Есть не хотелось. Взяв дежурные блюда, он уселся за свой обычный столик.

Инга о чем-то беззаботно щебетала с товарками, усердно налегая на десерт. Малюты для нее уже не существовало.

Скурашу стало весело. Было трудно представить, что эта сидящая напротив чужая женщина еще совсем недавно будила в нем какие-то чувства.

— Вы не откажете старику? — проскрипел рядом знакомый голос, и о стол звякнул поднос.

— Что вы, Иван Данилович, — здороваясь и почему-то краснея, произнес Малюта.

— Эх, вон оно как обернулось! Что ж поделаешь, на Старой площади паркеты поковарнее льда. Поскользнуться и сломать себе шею можно в два счета. Выше нос, молодой человек, вы со своим прилежанием и внутренним чутьем, я уверен, не пропадете. Жалко, конечно, что наши дорожки не срослись, очень жалко. Ну да ничего. У вас сейчас, правда, наступает самая коварная для служивого человека пора. Здесь ухо надо держать востро! Межлизень, он пострашнее пресловутой китайской поры перемен будет…

— Извините, Иван Данилович, я не мог иначе поступить…

— Я понимаю и ни в чем вас не виню. Может, даже и завидую вашей бесшабашности. Поступи когда-то и я так, сегодня бы спокойнее спал.

— Иван Данилович, а что это — «межлизень»? Первый раз такое слово слышу.

— И не мудрено, вас еще тогда и в проекте не было, когда номенклатура родила этот термин, обозначающий самую тяжелую пору в жизни чиновника. Каких только крушений в это время не происходит! Правда, кому-то и повезти может — на костях ближнего-то иной раз ох как высоко взлетают! Межлизень — это промежуток времени, когда одна, извините, жопа ушла, а другая еще не пришла, и лизать бедному госслужащему нечего, а язык-то его без этого уже не может! Вот тут-то и гляди, как бы чего дурного не лизнул.

Малюту поразило это емкое определение, грубо, но весьма точно раскрывающее основной стиль чиновничьей жизни. Главное, оказывается, не сплоховать в межлизень, и тебе обеспечен рост, полагающиеся блага, тихая и сытая пенсия. Не сплоховать! Вон их сколько, с аппетитом жующих и исповедующих эту чиновничью истину. Да только ли они исповедуют этот принцип? Ведь по нему жила и продолжает жить вся страна. Страна Вечного Межлизня.

— Ну что, я вас озадачил? Вы уж крепитесь… — попрощался старик. Его согнутая временем и чужими тайнами спина растворилась в людской толчее.

В переходе на третьем этаже Малюту поджидал взволнованный Казан. Схватив приятеля за локоть, озираясь по сторонам, он поволок недоумевающего Скураша на лестничную клетку.

— Собирай вещи и дуй домой, ментовскому спецназу отдан приказ в случае чего открывать по вам огонь без предупреждения. Чтобы бойцов не мучила совесть, до их сведения довели информацию, что все вы бандиты из Приднестровья с руками по локоть в крови, которых с собой притащил Плавский, собравшийся узурпировать власть. Так что вы уже без суда — государственные преступники и приговорены к смертной казни. Остановка за малым: одно неосмотрительное движение с вашей стороны и каюк! Мой тебе совет — не геройствуй, езжай домой.

Уходить Малюта не стал. Он остался с Плавским, которого на виду у десятка телекамер арестовывать не решились, хотя неприметные «пазики» с плотно занавешенными окнами терпеливо ожидали команды «фас».

Как только прощально распахнулись ворота, и уже не служебная, а предоставленная Плавскому кем-то из знакомых машина начала выползать на покатую площадь, серые автобусики начали свое неумолимое движение. Но вдруг вспыхнули десятки осветительных фонарей, толпа вынырнувших из-за угла журналистов во главе с возбужденно кричащим Брахманиновым спешила к узорчатым чугунным створкам.