Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

Сколько их — Оль, Галок, Людок — жалеют теперь…

Одна писала на издательство: «Я горжусь тобой, Ярослав…» И попросила книжку с автографом. Чтобы показывать знакомым. Детям и внукам. На тереховской танцплощадке, в блестящей черной блузке, волосы перевязаны красной лентой, запах молодой травы из парка и запах пота от разгоряченных в танце молодых тел, дух дешевого одеколона. Он танцевать не умел, шаркал ногами, только бы был повод обнять ее. Отстранялась, брезгливо дула губки. Он уводил ее в сторонку, очень серьезно говорил о литературе, об ответственности журналиста, девица внимательно слушала, понимание в глазах, а домой провожали другие, более взрослые, кто отслужил армию, собирался жениться. Вскоре прилепился к ней плановик из райисполкома, много старше ее, солидный, готовился стать заместителем председателя, пришла в редакцию звать на свадьбу. «Ты еще пожалеешь, что променяла меня на чиновника», — пускал пузыри, на свадьбе упился и захлебывался отчаянием, представляя ее в объятиях другого. Года два назад была в Киеве, позвонила, предложила встретиться. Оставайся в моей памяти такой, какой была тогда, в тереховском парке, на танцплощадке, сказал в телефонную трубку. Он уехал из Тереховки лет двадцать тому, и тереховское время остановилось, как изображение на экране, когда лента перестает двигаться. Но вот он возвращается, включает кинопроектор, статичное изображение на экране ожило, жизнь продолжается…

Сворачивая на тереховский большак, описал полукруг. Словно циркулем в тетради. Полукруг. Круг. Символ жизни. Тереховка — Мрин — Киев — Тереховка. За двадцать лет. По этой дороге он ехал на работу в редакцию семнадцатилетним пареньком, с фанерным чемоданом, который закрывался висячим замком. Обо всем этом он уже писал. Почти обо всем. Остроумно, романтично, сентиментально, стоит ли драматизировать жизнь, травмировать душу, она и так нелегкая, эта жизнь. Женщинам нравится, как он пишет: я плакала, я смеялась, я мечтаю с вами познакомиться. Настоящие читатели — женщины. Воспринимают мир эмоционально. Мужчины ищут в книге то, чего ищут в газете, — фельетон. Проблемная литература — анахронизм. Сегодня. Когда есть газеты и телевизор. Читайте в газетах разделы народного контроля. И последние восемь страниц «Литературной газеты». Чего они хотят от меня?! Почему я должен щекотать нервы обывателю? Великий Гёте всем умел угодить, а какая слава. В веках. Это мещане придумали, что художник — Прометей, которому орел клюет печень. Не хочу, чтобы мою печень клевали. Пока обыватель греется у огня, добытого мной. В истории достаточно жертв, не хочу в переполненный музей восковых фигур. Я — живой. И перед кем я провинился, что оправдываюсь?!

Все чудесно. Ярослав Петруня — певец жизни. Красоты жизни. А жизнь — вечна. И через тысячу лет люди будут любоваться восходом солнца и кострами в поле. А может, полей уже не будет, все застроят небоскребами, и лишь его рассказы разбудят воспоминания. Через тысячу лет — любимый писатель Ярослав Петруня. Певец жизни. Заголовок для юбилейной статьи. Тысячелетие со дня рождения. А пока что — заголовок для статьи Ивана Бермута. О Ярославе Петруне. Статьи Бермута, написанной Петруней. А что? Разве не было в истории великих писателей, которые сами себя превозносили до небес? Быть выше условностей. Не усложнять жизнь. Мораль — это условность. Мораль не для художника. Художник выше моральных догм. Маргарита — естественная необходимость. Даже врачи советуют. Омоложение. Тела и души. Все чудесно. Через двадцать лет — в собственной «Волге», на дороге, где столько мерз в кузове полуторки. Тогда еще бегали полуторки. Люди за окнами автобусов «Мрин — Киев» — там где-то жизнь, вечный праздник, а он весь — в тереховских буднях. Киевская трасса — как прихожая столичного рая, который волнует, манит, так много сулит.

В Тереховке был субботник, сгребали сухой лист в парке, и пришла на субботник девчонка в зеленом пальтеце и зеленой шляпке с матерчатыми цветочками цвета весны, и сама как весна, какая банальная фраза, но что-то в ней было от ранней весны, светло-зеленое, семнадцать лет, приехала после техникума, кажется — в районный банк, призабылось, тени от безлистых еще деревьев на темной, вышитой молоденькой травой земле, и брошенные грабли, и обсаженная вербами дорога, по которой они вдвоем — Ярослав и девчонка в зеленом — шли к шоссе Киев — Мрин, голосовали на шоссе, чтобы уехать — куда? зачем? Комнатные птицы, которых весной тянет из клеток, и они бьются о проволочные сетки, а попутных машин не было, и автобусы шли переполненными, и они вернулись в Тереховку, снова пешком, под гудение пчел в кронах цветущих верб, и были какие-то разговоры с намеками на внезапную любовь с первого взгляда, от этих разговоров — и действительно от мальчишеской влюбленности — приятно шумело в голове, вскоре девчонка в зеленом пальтишке и зеленой шляпке уехала, и ничего между ними не было, но запомнились и девушка в зеленом, и поход с ней на шоссе, потому что это — молодость его…

Под козырьком автобусной остановки стояла девчонка. В зеленом плаще и зеленом беретике. Будто из прошлого. Даже дрогнуло что-то в груди. Екнуло сердце — написал бы поэт. Слова — они бессильны! Лишь контур расплывчатый того, что чувствуешь. Ярослав резко затормозил:

— Вам до Тереховки? Считайте, что повезло. Особенно — мне.

Девчонка глянула на дорогу, на часы и нерешительно покачала головой:

— Я подожду автобус.

— Неужто я похож на насильника или грабителя? — кокетливо глянул на себя в зеркало. — Присмотритесь ко мне внимательней. Весьма интеллигентное лицо, не правда ли? Киноактер или писатель. Если бы не седина в волосах, сошел бы за футболиста, но седых футболистов, наверное, не бывает. Обратите внимание на мои печальные где-то в глубине глаза. Отражение всемирной скорби. Очень действует на женщин. Вкупе, конечно, с внешним успехом. Кожаный итальянский плащ, японская пара, модная фуражечка плюс чуточку мировой скорби — как пряность к аппетитному блюду. Не удивляйтесь моему шутовству. Для меня эта дорога — дорога воспоминаний. Автобуса нет и сегодня не будет, предлагаю садиться, даже если вами владеет страх за свою невинность.

— Откуда вы знаете?

— Про что?

— Про автобус, — девушка густо покраснела.

— Я все знаю. Такая профессия. Садитесь? Я спешу.

Девчонка съежилась на заднем сиденье. Ладошка с тоненькими белыми пальчиками держалась за ручку дверцы.

— Не бойтесь, выпрыгивать на ходу не придется, я уже старый, спокойный мужчина. Это вас мама напугала разговорами о разных ужасах?..

— Понимаете, я была у тетки…

Вчерашняя школьница, он видел ее лицо в зеркальце, ничего особенного, налет провинциальности — в языке, одежде, манере держаться, словно налет пыли на крыльях машины, но так похожа на ту, из прошлой жизни. Впрочем, он только и помнил, что зеленое пальтишко и зеленую шляпку…