Владимир Дрозд - Катастрофа. Спектакль

— Стоп! Дальше я вам запрещаю говорить, дорогой Ярослав! Вы что думаете — я обхожу наши идеи? Слышишь, Иван Иванович, он думает, что мы с тобой недооцениваем наши идеи! Вы этого не говорили, мы этого не слышали. Так вот: идеи были и будут на первом плане! Но их мы преподносим зрителю в доступной и веселой форме! А доступная форма — это легкая форма. Не рассчитывайте, дорогой Ярослав, на философов и социологов, их единицы, они нам кассовый сбор не обеспечат. А я идеи за версту чую, я старый волк по части идей. Анализирую ситуацию и выдаю прогноз: скоро все мы повернемся лицом к селу. Я предчувствую высокую волну, нам с вами нужно первыми на нее вскочить! И она понесет нас к желанному берегу: навстречу премиям, орденам, гонорарам! Только бы успеть. Гении — литературные и театральные — не мобильны. Будут долго думать, изучать, потом творить… А что говорит русская пословица? Она говорит: хороша ложка к обеду. Развернется кампания, а на высокой волне никогошеньки, только мы с вами, первые, единственные: сценичное, легкое по форме, исключительно положительное по содержанию действо на фоне современного села. Современный сельский водевиль! С переодеваниями! С пикантным адюльтерчиком! С танцами и песнями, с музыкой, признаюсь, Иван Иванович знает, музыка — мое давнее хобби. И непременно в конце пьесы свадьба, улавливаете, подвожу под графу — новые сельские обряды, что и требуется. Поцелуй в диафрагму — и пусть себе глумятся далекие от жизни критики, а массовый зритель это любит. Не ковыряйтесь в общественных болячках, оставьте для литературных идеалистов иллюзии, что с помощью авторучки они улучшат этот грешный и неисправимый мир. Пьеса должна быть у меня на столе через три месяца, время не ждет, мы опередим всех! Вот бланки договора, вам, Ярослав, остается лишь поставить свою подпись. И в начале будущего года показываем спектакль! С руками оторвут на всех уровнях! Если вы, конечно, напишете в своем жизнерадостном ключе, не погонитесь за столичной модой, не вытащите, извините, онучи на сцену…

— Тут перспектива, — словно припечатал Бермут. — Соглашайтесь, Ярослав Дмитриевич, и не думайте. Я обеспечу рекламу на столичном уровне. Еще не все забыли добро, которое в свое время делал для них Иван Иванович Бермут. Верно, не вдавайтесь во всякие там жизненные реалии, в бескрылый реализм, тут необходим полет фантазии, ваше умение писать красиво, броско и мыслить масштабно. Александр Петрович Довженко, которого я знал лично, любил меня и говорил так: «Ванечка, ты пойдешь далеко, потому что ты умеешь видеть в лужах прежде всего звезды…» К сожалению, завистники не дали пойти. Так вот вы, Ярослав Дмитриевич, тоже умеете видеть звезды — так достаньте их себе, нам!..

Хотя бы одну осень, когда ему лучше всего пишется, не спешить: не гнать строки, не прикручивать себя гайками к стулу (тереховское выражение), не насиловать душу и мозги: заказ театра — ему уже не двадцать и даже не тридцать, чтобы откладывать на будущее то, что он мечтал написать — настоящее, единственное. Уже полжизни откладывает — или теперь, или никогда — спектакль на горячую тему дня, когда еще не будет других спектаклей, заметят в Киеве, возможно — премия — а потом, когда придет успех, будут деньги, можно наконец осуществить то, о чем давно мечтает; забиться в глушь, где его никто не знает, снять хату на полгода, на лето, на осень, и пожить среди людей. Увидеть их. Ведь все, что он знал про село с детства, давно писано-переписано. Но это после, когда напишет пьесу. Месяц работы, чтобы настучать шестьдесят страниц — и пьеса готова, он быстро пишет, ну пусть три месяца, с доработками по замечаниям театра — гонорар — по наивысшей ставке, здесь уж он будет диктовать, по крайней мере, одна проблема будет решена — проблема канадской дубленки Ксени и гаражный кооператив. Другого такого случая может не быть…

— Другого такого случая не будет, — прочел его мысли Бермут. Он все еще пускал дым кольцами, словно чертил циркулем, кольца плыли на режиссера и зависали над его головой, и сквозь этот нимб над импозантной сединой вырастала белыми залысинами пара острых рожек. Лицо старого лицедея, разъеденное гримом, колебалось в дыму, наплывало кошмаром…

— Не уговаривайте меня, я уже устал от пустой писанины, не могу!.. — вырвался крик, даже Бермут, оторвавшись от котлет по-мрински, поднял глаза на Ярослава.

А рука сама потянулась через стол — за бланками договора.

Почувствовал, что ненавидит себя.

И подписал, только бы скорее со всем этим покончить и увидеть Маргариту — единственное, что у него осталось.

Все остальное — враздрай…

Около гостиницы их ждал «рафик» телевидения. В «рафике» нервно курил молодой бородач, увешанный фотоаппаратами.

— Товарищ Вермут, или как там вас. Еще час — и я не отвечаю за качество заказанных вами снимков и сюжета для телевидения. Позволю себе напомнить, что у меня есть и другие срочные задания.

— Не за все задания платят наличными, уважаемый, как, осмелюсь напомнить, плачу я. Товарищ писатель задержался на генеральной репетиции, надо понимать. Но сейчас мы немедленно выезжаем и сделаем исторические снимки, с которых вы будете стричь купоны всю жизнь. Довожу также, уважаемый, до вашего сведения, уже, кстати, не в первый раз, что я — не вермут, а Бермут, и ваша оговорка, если она не сознательна, характеризует образ ваших мыслей. Езжайте следом за нами, на широкие колхозные поля. — Иван Иванович повернулся К Ярославу: — По плану у нас, Ярослав Дмитриевич, фототелесъемки на тему: «Писатель приглашает односельчан на спектакль». Гоните через Шептаки на пакульские поля, пока дневное освещение дарит нам необходимое количество света. Мы все же затянули с обедом и выбились из графика.

— Как все обрыдло! — Петруня склонил голову на руль. — Спектакль, спектакль…

— Вся наша жизнь — спектакль, уважаемый. Для вас же стараюсь, честно отрабатываю аванс. Когда-то Иван Бермут сам мечтал о славе, теперь живет исключительно для вашей.

— Хорошо, но уж это — в последний раз.

— В последний, в последний, уважаемый…

— И забегу на секунду в гостиницу.

— Девицы загубили не одну литературную карьеру, уважаемый… Без этой исторической фотографии отчеты о премьере будут бледными, а Маргарита от вас никуда не убежит. Дай бог вам от нее убежать…

— Не пошлите, Бермут. Маргарита — недопетая песня моей юности.

— Песни юности нужно петь смолоду, потом может не хватить голоса…

— У меня еще достаточно голоса, не волнуйтесь…

Он пружинисто пересек тротуар, поднялся на крыльцо.

В вестибюле Маргариты не было. Ждет его в холле, на втором этаже? Маргариты не было и там. Ясно… У нее и помоложе хоть пруд пруди. И откуда взялся на его голову этот Бермут с его бездарной комедией. Боже, что за провинциальщина в этой гостинице! Удрать бы сейчас в Киев, и провались эта премьера, ничего ему не нужно. Сесть в самолет — и в Адлер, а там полчаса на такси — и Пицунда. Дом творчества. Бархатный сезон. Балкон — к морю. Нежиться на ласковом осеннем солнышке и дышать морем. Имеет же он право на отдых. По двенадцать часов за пишущей машинкой. Слова, слова, слова…