Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

И крестьяне, и рыбаки дошли до крайности.

В Сорте зимой ели желуди; весна выдалась засушливой, и пришлось поливать каждый дюйм, для чего спешно копали оросительные канавки. Над Фаролем судьба смеялась. Весной и тунец, и сардина пришли в положенные сроки; рыбы было много, но баркасов — только два; поймали меньше обычного, и свадеб весной не играли. Дон Альберто, смирив гордыню, отправился к Муге, и тот принял его в кабинете, обставленном, по словам дона Альберто, с поразительным безвкусием. Дон Альберто собирался спросить, не даст ли Муга денег для возрождения местного хозяйства, как паровозик примчал телефон, и дон Альберто был вынужден до конца выслушать разговор с каким-то мадридским спекулянтом — тот боялся, что цены на свиней упадут, и спешил сплавить сто тысяч голов.

Муга купил пятьдесят тысяч, позвонил кому-то и тут же перепродал; затем изъявил готовность выслушать дона Альберто. Тот начал излагать ему свои планы; Муга слушал сочувственно, но под конец покачал головой. Прошлого не вернуть, сказал он, надо думать о будущем. Какой смысл вкладывать деньги в современную ирригационную систему, если на орошаемой земле будут выращивать нетоварные культуры?

Товарная культура — та, которую можно продать, а фасолью много не наторгуешь. Да и с рыбной ловлей в прибрежных водах пора кончать, и никаких заблуждений на этот счет быть не должно. Это дело прошлого, и кредитовать постройку новых баркасов — бросать деньги на ветер.

— Я хочу помочь людям, такая уж у меня натура, — сказал Муга дону Альберто. — Но дать им денег на то, чтобы они продолжали жить по-старому, — значит обречь их на вечную нищету. Конечно, если смогу, помогу, но хотелось бы быть уверенным, что деньги, которыми я их ссужу, вернутся ко мне. Если у вас появятся какие-нибудь соображения на этот счет, я к вашим услугам.

Дон Альберто встал. Разговор был окончен.

— Мне кажется, что мы говорим о разных вещах, — сказал он.

Муга начал кампанию по благоустройству Фароля и столкнулся здесь с некоторыми трудностями. Он купил еще две старинные виллы. Одну перестроил внутри, а строгий фасад облицевал веселенькой португальской плиткой. К другой вилле он пока не приступил — в этих развалинах занимали две комнаты Мария-Козочка с матерью. Они вносили мизерную квартплату, так что все было по закону, и избавиться от них было нелегко. Надо было что-то придумать, найти какую-то лазейку; отступать от задуманного ему было нельзя — его образ сразу бы померк.

В поле его зрения попала и яркая лачуга Кармелы. На этот раз закон был на его стороне. Лачуга была построена без разрешения, и снести ее ничего не стоило. Но Муга предпочел более гибкую тактику.

Так или иначе, объяснил он Кармеле, лачугу придется убрать, но он хотел бы договориться по-хорошему; он может подыскать вполне сносное жилье в деревне, и платить ей за него не придется. Кармела ответила, что предпочитает жить подальше от деревни — Роза, как детей увидит, сразу начинает плакать и беситься. Муга попросил разрешения взглянуть на Розу и сказал, что ее можно поместить в приют, он за все заплатит. Это предложение Кармела с негодованием отвергла. Муга не сдавался и предложил более приемлемый вариант: показать Розу специалистам в Барселоне; он оплатит счет за визит к врачу и лечение. Над этим, сказала мне Кармела, она всерьез подумывает и, наверно, согласится.

Перед Мугой встала серьезнейшая проблема — что делать с домом, который портил вид на море из нового отеля. Кабесас — так звали чудака, построившего себе хоромы без чьей-либо помощи, — с гордостью показал Муге свое жилище. Это был одноэтажный дом с анфиладой из шести комнат, потолков не было, и стены непосредственно переходили в высоченную крышу, крытую черепицей. Кабесасу хотелось, чтобы все било, как у людей, и он прорубил второй ряд окошек — будто бы это спальни на втором этаже — и для пущей убедительности пристроил снаружи к верхним окошкам лесенки. В одной из комнат зимой можно было устроить хлев; здесь пол был забетонирован и имелся специальный желобок для стока мочи. Для отправления естественных потребностей имелся похожий на стойло чуланчик, обнесенный трехфутовой загородкой; нужда справлялась в ведро. Входная дверь была такой толщины и массивности, что за ней можно было укрыться от корсаров, бесчинствовавших в этих краях лет полтораста назад, и открыть ее стоило немалых трудов.

Муга спросил Кабесаса: зачем было тратить лучшие годы жизни на постройку такого дома — ведь все это время ему приходилось ютиться в пещере, как первобытному человеку. Кабесас ответил, что делал это ради семьи. Вопрос: где семья? Ответ: жена и двое детей умерли, остался один сын. Вопрос: рад ли сын, гордится ли своим отцом, которому удалось отгрохать такую махину? Ответ: похоже, ему на это наплевать.

Один из постулатов Мугиной философии гласил, что каждый человек имеет свою цену. Он спросил Кабесаса, сколько, по его расчетам, вложено в строительство за двадцать девять лет. Кабесас ответил, что денег он потратил совсем немного, но вложил в дом всю душу. Он сам ломал камень, сам возил его на тачке, сам клал камешек на камешек — и так день за днем, неделя за неделей, год за годом; жили они, что и говорить, плохо и, не будь отцовского наследства, совсем бы померли с голоду, а так тратили по пятьдесят песет в неделю. Господь явил чудо и дал ему силы довести работу до конца.

А что он собирается делать с домом теперь, когда все построено, спросил Муга, и Кабесас ответил: «Как что? Жить буду». Они с двадцатилетним сыном заживут, как люди, и забудут все горести. Муга предложил ему за дом миллион, два, три миллиона песет — больше, чем он отдал за все три виллы, — но Кабесас засмеялся и покачал головой.

Один неурожайный год — и Фонс из богача превратился в нищего; спеси у него поубавилось, и он совсем пал духом. Ранние овощи не уродились, коровы подцепили какую-то хворь, и пришлось за бесценок отдать их подпольному перекупщику. Он много лет судился — это стоило недешево — да ничего не высудил. Его сына забрали в полицию за нарушение «общественной нравственности» и там сильно избили.

Чтобы спасти его от тюрьму, Фонсу пришлось дать крупную взятку. Об этом поведал мне дон Альберто; особенно его удручало, что Муга, прознав про бедствия Фонса, предложил ему продать часть земли. Для крестьянина продажа земли — дело неслыханное, но в данном случае выбора у Фонса не было. По условиям купчей Фонс, вознамерившись продать всю землю или часть ее, был обязан предложить ее прежнему владельцу, то есть дону Альберто, по тот решил отказаться от каких-либо претензий, ибо не знал, что делать со своей и без того обширной полупустыней. Я спросил, какой Муге прок в земле, которая ни у кого ничего не родит? Голос у дона Альберто задрожал от возмущения, как будто он рассказывал о каких-то ужасных злодеяниях. Муга, изволите ли видеть, собирается внести удобрения. Никому из местных такое и в кошмарном сне не приснится. И не только потому, что удобрения дороги; просто нужно довольствоваться тем, что даровал нам всемогущий господь.