Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Дон Альберто сел на мотоцикл и покатил к морю, где увидел, что шатер снят, а цыгане пакуют реквизит, готовясь к отъезду. Их управляющий сказал, что за три дня они заработали чуть ли не 200 песет, и с горькой иронией, присущей цыганам в моменты жизни, когда дела идут не так, как хотелось бы, объяснил дону Альберто, что надежды, которые тот питал, оказались необоснованными.

Дон Игнасио пригласил нас обсудить возникшую у пего идею. Он продемонстрировал нам коллекцию безделушек, собранную в ходе многочисленных археологических раскопок. Там — было множество глиняных черепков, осколков стекла, часть трубы римского водопровода длиною в фут, треть черепа ребенка и масса других предметов, происхождение и назначение которых определить было невозможно. Единственным экспонатом, не имеющим повреждений, оказалась чернильница III века, говоря о ней, дон Игнасио переходил на шепот и берег ее, как алмаз размером с голубиное яйцо из коллекции российских императоров. Дон Игнасио предложил, взяв за основу эти тоскливые экспонаты, открыть выставку, которая, безусловно, привлечет толпы посетителей; за вход можно брать по две песеты, выручка пойдет в фонд церкви. Когда дон Альберто отклонил эту идею, священник вспомнил о местном парне, который умел подражать кузнечикам, лягушкам, сопению и рычанию голодных сортовских собак, ночным концертам местных кошек, — это могло бы развлечь публику. Но дои Альберто покачал головой; он рассказал, что несколько лет назад в Барселоне в мюзик-холле показывали помер — человек, пуская ветры, мог воспроизводить незамысловатые мелодии. Теперь его, должно быть, и на свете не было.

От первоначальной развлекательной программы остался лишь оркестр; в назначенное время утром двадцать шестого числа на автобусе прибыли музыканты; на них были сероватые, некогда красные форменные рубашки, фуражки с кантом; в руках они несли свои корнеты, тромбоны, трубу и огромный барабан.

Первым делом — к празднику это не имело никакого отношения — они должны были приветствовать молодого Пуига де Монта; ожидалось, что он прибудет в этот самый день и официально вступит во владение семейной собственностью. По настоянию дона Альберто был проделан титанический труд: ужасающую сортовскую дорогу более или менее расчистили, самые зверские колдобины засыпали, так что опытный шофер мог, пожалуй, довести автомобиль до деревни.

Ремонт старого дома закончился лишь несколько часов назад: Себастьян со своей бригадой работал всю ночь при свете фонарей. Прямо на улице устроили пир — перед воротами особняка установили на козлах стол; алькальд, а за ним толстозадые старики, построившись по ранжиру, ожидали появления автомобиля; оркестр приготовился грянуть по первому сигналу.

Через минуту по толпе пробежала волна оживления — из-за угла вывернул сверкающий «мерседес» с опущенным верхом и двумя торчащими выхлопными трубами. Он остановился, и из него вышел дои Федерико Пуиг де Монт. Он стряхнул пыль с серого фланелевого костюма, пожал всем руки и прошел к столу. Оркестр грянул «Вот грядет герой с победой».

Фотограф, приглашенный из ближайшего города, приладил к аппарату какую-то новинку — нечто вроде птичьей кормушки, насыпал туда магния — произошла «вспышка», женщины в задних рядах восхищенно защебетали, и на них зашикали.

Оркестр отбарабанил «Встречный марш» и грянул «Триумфальный марш» из «Аиды»: великий человек сел за стол, и деревенские вельможи в черных шляпах — своих собственных или одолженных — заняли положенные места. Нескольким женщинам, пользующимся в деревне влиянием, разрешили присутствовать при церемонии, и они незаметно стали у стола; в конце улицы замерли два гражданских гвардейца с ружьями через плечо, в белых платках, ниспадающих со шляп на шею — выглядели они странно, платки придавали им сходство со сфинксам.

На стол подали огромное блюдо с козлятиной, засыпанной горкой мокрого риса, и между соседями Дона Федерико началась борьба за право положить ему кушанье на тарелку — рис так и летел во все стороны. Я сидел напротив почетного гостя — по сторонам от него находилась деревенская знать — и вдруг я внезапно увидел, что, за исключением дона Федерико, все эти люди — на одно лицо. Дон Альберто мог запросто сойти за брата-близнеца неграмотного алькальда, и даже толстозадые люди с невероятно длинными ногтями и несколькими подбородками казались членами одной и той же преуспевающей семьи. Далее, размышляя об этом, я подумал, что дои Альберто и священник дон Игнасио практически неразличимы по физическим признакам — продукт одних и тех же суровых условий, их подавляющих, и так был силен этот расовый признак, что проходил он через все классы, и если бы кто, не зная их всех, увидел, что бедный сортовский погонщик мулов разъезжает по окрестности на мотоцикле дона Альберто, а дон Альберто нахлестывает мула, гоня его к таверне, где тот аккуратно опорожнится, заработав хозяину стакан вина, — то нисколько бы не удивился.

Лицо дона Федерико было словно из портретной галереи иного мира; ни обликом, ни жестами этот человек нисколько не походил на окружающих, он, несомненно, направил свои стопы по иной стезе. Он был ровен и холодно корректен: не меняя выражения лица, он пробовал жирный рис или отхлебывал мутное вино. Он терпеливо сносил рев оркестровой трубы, дудевшей ему почти в самое ухо; никак не дал понять, что тронут радушием крестьян (под маской сердечности они как-то пытались скрыть свой страх); вокруг него рыгали, пускали ветры, грубыми грязными руками ему накладывали на тарелку лакомые кусочки мяса — он лишь благодарственно кивал. На край стола, кудахча, села курица и стала клевать просыпанный рис — дон Федерико глазом не повел в ее сторону. Он приучил себя быть сдержанным в любой ситуации.

Следующим в повестке дня стоял осмотр деревьев, но незадолго до окончания пиршества, когда по стаканам разлили жгучую анисовую настойку, агент дона Федерико положил перед ним бумагу. Агент прибыл в Сорт за три дня до него, проинспектировал несколько квадратных миль леса и представил свой отчет. Дон Федерико стал изучать факты, изложенные в бумаге, и брови его нахмурились: кончив читать, он достал карандаш, набросал несколько цифр и сделал несложные подсчеты.

Смотреть деревья мы пошли все вместе, в общем придерживаясь маршрута, по которому за несколько дней до этого ходил Знахарь. В первой же долине, где начинались дубы, мы увидели голую землю цвета молочного шоколада, который выгорел на солнце от долгого лежания на витрине магазина; над нашими головами нависло тонкое черное кружево веток, с которых опали последние листья. В тот день небо было скорее розовое, чем голубое — каприз местной атмосферы — это как-то связано с направлением ветра и влажностью; хотя ушли мы за милю от деревни, все звуки — рев ослов, и даже детские крики, — которые обычно поглощались листвой, были отчетливо слышны.