Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Рыбаки не бросили Са Кордовесу в беде, все приняли участие в ее судьбе. Два дня она жила в одной семье, три дня — в другой, но место, которое она могла бы назвать своим домом, так и не находилось. О ее мытарствах я рассказал Кармеле, и она ответила: «Пусть приходит ко мне. Я ее устрою».

Кармела оставалась для меня загадкой. Она держалась в стороне от деревенской жизни; рано утром я видел ее у себя — она мыла пол, готовила завтрак, а все остальное время где-то пропадала. Затем в восемь часов она опять появлялась и суровым голосом радиодиктора, зачитывающего военную сводку, сообщала, чем нынче торгуют в мясной лавке. Около часа, когда заканчивалось таинство превращения малоаппетитных кусочков в лакомое блюдо, она незаметно исчезала.

Я видел ее только утром; впрочем, и в поздний час ее иногда можно было встретить на деревенской улице — держась в тени заборов, опасливо озираясь, она спешила куда-то по своим делам.

Кармела жила тайной жизнью, в которой было и воровство, и хитрые махинации, и мелкое жульничество, — она шла на все, чтобы не умереть с голоду. На каждом шагу она загадывала мне загадки. То вдруг у нее под платьем обозначатся пышные формы, то вдруг она опять похудеет — куда делась таинственная ноша, скрываемая на груди? Однажды в сумерки я шел лесом и увидел, как она бесшумно перебегает от одного дерева к другому. От кого она прячется? Уж не собралась ли она наведаться в сортовские курятники? Утром она иногда оставляла у меня в буфете большую сумку, и однажды, открыв ее, я увидел, что она набита зерном, каким крестьяне Собачьей деревни откармливают кур. Следовательно, Кармела доводит своих кроликов до рыночной кондиции за счет Сорта. Мне вспомнился Муга, король черного рынка. Оба они были профессионалами высокого класса — доведенные до совершенства приемы защиты и нападения у них были одни и то же, разнились лишь масштабы операций. Ни Кармела, ни Муга никогда не попадались, их жертвы таковыми себя не считали, а в этом и заключается высокое искусство мошенничества.

Зимой у Кармелы умер старик отец. Я узнал об этом от Себастьяна. Он же поведал мне и кое-какие подробности ее жизни. Когда я попытался выяснить у самой Кармелы, правда ли то, что мне понарассказывали, она что-то пробурчала себе под нос и посмотрела на меня туманным взглядом василиска, дав понять, что беседовать на эту тему не желает.

Оказалось, что у нее живет девочка, умственно отсталый ребенок; какая-то проститутка оставила на ее попечение свое дитя, обещая регулярно выплачивать определенную сумму; около года она высылала деньги, а потом вдруг уехала в Южную Америку, и с тех пор о ней ничего не слыхали. Немногие фарольские видели эту девочку, Розу, которой было сейчас лет двенадцать, и про нее ходили противоречивые слухи: одни говорили, что она прекрасна как ангел, другие — что она вся поросла шерстью, как обезьяна.

Я встретился с Розой совершенно случайно. Са Кордовеса только что перебралась к Кармеле, в лачугу, которую та самолично построила на краю деревни.

И тот день к Бабке заявились гражданские гвардейцы и сурово выговорили ей за нарушение паспортного режима: она была обязана заявить, что у нее остановились Са Кордовеса. Все мужчины были в море, и Бабка попросила меня сбегать к Кармеле и предупредить, что следует ждать полицию.

Рыбаки ценили покой, и в их жилищах преобладали ровные, не раздражающие глаз цвета — серый камень, белые стены. Кармела жила на отшибе, вдали от рыбацких домов, и здесь господствовало буйство красок.

Из обломков, подобранных на берегу, Кармела вместе со стариком отцом сколотили лачугу, а чтобы ее не снесло ветром, степы укрепили дверями и переборками, похищенными, по всей видимости, с заброшенных вилл пробковых магнатов. Получился славненький домик.

Забеленные морем доски Кармела выкрасила в желтый цвет, чтобы дерево не гнило под дождем; яркие цвета в Фароле не любили, и огромная банка желтой краски, годами пылившаяся на полке хозяйственного магазинчика, досталась Кармеле чуть ли не даром.

Земля вокруг лачуги была ярко красного цвета, и на канареечно-желтых стенах рдели кровавые потеки грязи — след только что отшумевшей грозы, декорация, сделавшая бы честь лучшим театральным художникам.

Неистовый вьюнок торжествовал на запущенном огороде; деревенские считали его вреднейшим сорняком и нещадно истребляли, но здесь ему никто не мешал, и вьюнок опутал стены лачуги густой зеленой паутиной, в которой синели огромные раструбы цветков.

Окон в лачуге не было. Дверь косо висела на одной петле, но вход был завешен мешковиной. Тощие куры сновали взад-вперед, суматошно носились по улице, гоняясь за муравьями. Я постучался и позвал хозяев, но ни Кармела, ни Са Кордовеса не отозвались. Я уже собрался уходить, как вдруг услышал плач ребенка.

Я приподнял полог и вошел в темную клетушку с земляным полом; здесь стояли кровать, стул и сундук, в каких бедняки, вроде Кармелы, хранят весь свой скарб.

В комнате оказалась еще одна дверь, завешенная мешковиной; за ней открывался дворик, откуда и доносился детский плач. Но сейчас ничего не было слышно.

Собравшись с духом, я пошел туда, зная, что окажусь один на один с ненормальным ребенком, но, увидев его, никакого потрясения не испытал — я был готов к худшему: ходили слухи о наследственном сифилисе и врожденной слепоте.

У Розы одна нога была согнута в колене почти под прямым углом и не разгибалась. Она ходила по двору, несмотря на то что ноги у нее были по сути дела разной длины, и казалось, что она вот-вот опрокинется.

Она передвигалась, нелепо подпрыгивая, и, чтобы не потерять равновесия, размахивала руками, как мельница. Я вышел на дворик; она опять заплакала, издавая пронзительные нечленораздельные звуки; ковыляя и подпрыгивая, погналась за козой, которая пыталась от нее убежать. Коза бегала вокруг колышка, стараясь уйти от Розы, и веревка, наматываясь на колышек, становилась все короче, коза сердилась, стучала копытами, Роза кричала, гикала и, размахивая руками, преследовала ее неотступно. Я подумал, что отчаявшийся, отверженный ребенок придумал эту игру сам, и не исключено, что другие забавы ему неизвестны.

В игре, если это можно назвать игрой, наступил кульминационный момент: веревка замоталась до предела, отступать козе было некуда, и Роза, как маленькая серая ведьма, набросилась на нее, а коза, нагнув голову, боднула свою мучительницу.

Я тут же поднял девочку, утешил, как мог, и утер чумазое личико. У нее были умные и красивые глаза. Верхняя часть лица у нее была от ангела, а нижняя — от обезьяны. Роза скривила рот в ужасной гримасе — позже я узнал, что так она выражает любовь и признательность.

Тут подоспела Кармела, поставила девочку на ноги, и та пошла ковылять дальше. «Не стоит беспокоиться, сударь. Совершенно не о чем беспокоиться. Только я из дома — она тут же озорничать. Она любит подразнить козу, а так-то они лучшие друзья».