Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

В тот вечер, как и обычно, деревенские вышли на прогулку, и я с удивлением заметил, что среди постоянных участников ритуала появилось новое лицо. Миловидная, хотя и слишком толстая девушка шла под руку с Бабкой; было видно, что ее здесь знают и уважают: все мужчины при встрече с пей снимали шляпу и почтительно кланялись. Что-то в этой девушке показалось мне знакомым, по не сразу я догадался, что это была Са Кордовеса, — так она изменилась.

Я немного посмотрел на гуляющих и пошел в кабачок, где застал Себастьяна. Эльвира уже успела рассказать ему, что стряслось с Са Кордовесой, и он пришел в восторг. История действительно была захватывающая. Морячок, влюбившийся в нее, сделавший предложение, получивший согласие и увезший ее, как все полагали, в Мадрид, оказался на деле не адмиралом, а помощником эконома на каком-то пароходике, курсирующем между Барселоной и Виго. Свадьбу пришлось отложить — как сказал Адмирал, необходимо ждать специального разрешения министерства морского флота, а пока все формальности не были улажены, он отвез Са Кордовесу в Прат-дель-Льобрегат, унылый промышленный городишко, где и предложил пожить некоторое время в отдельной трехкомнатной квартире. За ней приглядывала старуха, которая отобрала у нее туфли, никуда из дома не выпускала и кормила как на убой, объясняя все эти строгости заботой Адмирала о ее здоровье: он пригласил к Са Кордовесе врача, и тот нашел у нее туберкулез. Врач прописал ей лекарства и назначил диету, долженствовавшую повысить сопротивляемость организма зловредным бациллам. В день она съедала по несколько фунтов картошки, неимоверное количество тушеного жирного мяса, бесчисленное множество пирожных с кремом, уйму булочек и прочей сдобной мелочи. Врач также прописал ей особый режим: сон — двенадцать часов в сутки; ей рекомендовалось ходить не спеша и избегать лишних движений.

Возлюбленный Са Кордовесы щеголял в адмиральском мундире, увешенном орденами. Раз в две недели, когда его судно заходило сюда по пути из Виго, он навещал ее и объявлял, что свадьба опять откладывается. Однажды после обеда он вздремнул, и она решила пошарить у него в карманах. Тут-то и вскрылась вся правда: она нашла не только документы, но и от другой туберкулезницы, проходящей аналогичный курс лечения, в котором та с гордостью сообщала, что весит уже 196 фунтов. Са Кордовесе стало ясно, что Адмирал — никакой не адмирал, а просто любитель толстеньких девочек, которых у него много.

Она не стала беспокоить ни его, ни старуху, и потихоньку вышла из дома, предварительно очистив бумажник коварного мореплавателя — денег едва хватило на пару туфель и билет до Фароля.

Возник вопрос: что делать с Са Кордовесой? Раньше в Фароле ей жилось прекрасно — все ее обожали, а многие и любили. Теперь же ее место в общине заняла Мария-Козочка, которая с успехом справлялась с возложенными на нее почетными обязанностями. Впрочем, сказал Себастьян, женщины уж как-нибудь разобрались бы друг с другом, но все дело в том, что мало кто из рыбаков разделял страсть Адмирала к толстым женщинам. Правильнее было бы сказать, что в Фароле таких любителей вообще не было.

Бабка пригласила меня к себе обсудить медицинский аспект этой проблемы. На две деревни был одни врач — живой и веселый человечек ростом четыре фута десять дюймов. Его прозвали доктором Обольститом — ходил беспочвенный слух, будто бы он, вынимая занозу из ноги у жены одного рыбака — женщины рослой и статной, — вспрыснул ей эфира и, воспользовавшись беспомощным состоянием пациентки, овладел ею. Образования он не имел; во врачи его произвели прямо из санитаров, что было обычным явлением в стране, испытывающей нехватку медиков. По всяким причинам ему не доверяли и по мелким медицинским вопросам частенько обращались ко всем приезжим, вроде меня.

Консультацию я давал на бабкиной кухне в присутствии Са Кордовесы. Бабка попросила ее принести две банки покупного маринованного лука и только что закончила дегустацию — продукт ей явно не поправился. Пациентку не без труда усадили на стул — в Фароле обожали маленькие стульчики высотой не более девяти дюймов; они больше подходили карликам, чем людям нормального телосложения.

Са Кордовеса производила приятное впечатление — она ни на что не жаловалась, весело шутила, была, как всегда, очаровательна. Полнота ее была неравномерной — что-то заплыло жиром, а кое-что осталось без изменения. Грудь вздымалась горой, алые губки едва виднелись среди пышных щек, ставших похожими на взбитые подушки, огромный живот покоился на широко расставленных коленях, а вот ушки, словно вылепленные из гипса, были по-прежнему изящны, стройные лодыжки — все так же тонки, а маленькие ножки, втиснутые в новенькие нарядные туфельки, сохранили свою трогательную прелесть. Тонкая андалузская кость угадывалась под оплывшим лицом, на котором зияли добродушные черные глаза. Ей не терпелось поведать о своих злоключениях; она подсмеивалась над своей доверчивостью, представляла в лицах Адмирала, врача, старуху, и голос ее то убегал вверх, то понижался; ему аккомпанировал тихий рокочущий бас Бабки, дававшей советы и утешения.

Нам предстояло решить следующий вопрос: что делать с той горой жира, которой она внезапно обросла?

Можно ли его сбросить? Нет ли такого заговора? Правда ли, что есть такие пилюли? А если ничего не поможет, то сколько времени ей придется просидеть на хлебе и воде, пока она не сбросит груз ненужного мяса и опять не станет нежной хрупкой девушкой?

Ни на один из этих вопросов Бабка не знала ответа. проблема, мучившая Са Кордовесу, в Фароле никогда раньше не возникала, здесь все были склонны к худобе, за исключением разве что самой Бабки и Мясничихи. Само собой, разговор зашел о Знахаре, он лечит все болезни, но ждали его только к концу лета, когда он явится возвестить приход тунца. На меня тоже рассчитывать не приходилось — хотя я и слышал что-то о пилюлях от ожирения, но достать их в Испании, по моему разумению, не представлялось возможным. Как ни жаль, но пришлось их разочаровать. Единственное, что я мог сделать, — это пообещать привезти пилюли на будущий год из Англии, если все прочие средства окажутся бессильными.

Бабка решила проводить Са Кордовесу, и я видел, как они пошли по улице. Был вечер, все краски уже померкли, и лишь подсолнухи, реющие над серыми стенами как флаги, горели желтым огнем в лучах заходящего солнца. В воздухе, скрывая ущербную луну, черной тучей кружились неугомонные стрижи. На берегу, поджидая рыбаков с уловом, резвились кошки и свинка по кличке Мерседес; по улице, раскланиваясь направо и налево, брел сортовский погонщик, они с мулом славно потрудились в Фароле и теперь направлялись домой, где их ждала последняя на сегодня работа — мул удобрит землю перед входом в кабачок, за что погонщику нальют стакан вина. На том конце деревни послышалось тарахтенье мотоцикла — это дон Альберто торопился в кабачок выпить свой вечерний стаканчик рансио, и я поспешил присоединиться к нему, обдумывая по пути план завтрашней рыбалки.