Михаил Попов - “Катти Сарк”, несущая ветер

Для приёма указанных материалов Сергей и приехал на вокзал. Поезд при­бывал в десятом часу вечера. Едва Ламка ступила на перрон, он подхватил её под руку и увлёк к такси. Всю дорогу они молчали, только чувствовали локтями, что меж ними как будто пробегают искры. Машину Сергей оставил за квартал до «думского» особняка. По задворкам они прошли к торцу здания, и в потёмках он стал нашаривать замочную скважину. Как и всякое учреждение, это напич­канное конторами здание было снабжено охранной сигнализацией. В этот час его уже приняла под свою опеку вневедомственная охрана. Любое поползновение сюда было бы зафиксировано на пульте. Однако Сергей, ожидая Ламку, не только считал дни и убивал время, но кое-что и предпринял. Филя, мастер на все руки, нарисовал простейшую схему прерывателя, и Сергей, не без его помощи, этот «жучок» соорудил. «Ну, Серега, - сокрушался Филя, делая глаза такими же кру­глыми, как и очки, - доведёт тебя эта баба. Помяни моё слово, ёшкарне!» И при этом загибал пальцы, перечисляя, какие статьи уголовного кодекса по Пакратову плачут. Сознавал ли Сергей, отдавал ли себе отчёт, что совершает противоправное действие? В тот момент он об этом просто не думал. Всё его существо, истомлён­ное ожиданием встречи, было нацелено лишь на одно.

Взлом казённой палаты прошёл успешно. Поддельный ключ был уже прове­рен. Двери открылись без скрипа. Сигнальная лампочка, горевшая в окне второго этажа, даже не мигнула.

Держа Ламку под руку, Сергей ступил в темноту и, уже закрыв двери изнутри, включил фонарик. Все в нём клокотало. Он задыхался. Но не столько от страха или от холода, сколько от долгого ожидания. Ламка тоже дрожала. Когда они со­прикасались локтями, меж ними явственно пробегали разряды, а фонарик в эти мгновения вспыхивал таким ослепительным светом, что Сергей выключил его, остерегаясь, что отблески заметят с улицы. Но странное дело - даже и выключен­ный, он не гас, а продолжал гореть, пульсируя в такт сердцебиению.

Дальнейшее Пакратов помнил плохо. Не помнил, как шарил в тайничке, где лежал ключ от анфилады. Не помнил, как они дотянулись до Ковчега, начиная скидывать свои одёжки от самых дверей. А уж что было потом - и подавно. Ими овладело безумие...

...Очнулся Пакратов от какого-то звука. Где-то далеко звякнул не то засов, не то щеколда. Он с трудом разлепил глаза. Светало. Повернув к заоконному блику циферблат, Сергей обнаружил, что близится начало рабочего дня и вот-вот по­тянутся на места сотрудники. Голосом петушка Маруси Пителиной он протрубил подъём. Ламка оценила ситуацию без объяснений. Они вскочили и, заполошно всхохатывая, принялись собирать и поспешно надевать свои раскиданные где попало одёжки. Больше всего их воодушевлял светлый образ кристально чистого Калиныча. Если бы Нужник увидел, до какой степени пала «нонешняя молодежь», он, наверное, брякнулся бы без чувств. А разве можно было допустить, чтобы главный охотовед области вышел из строя!..

3

Первые сроки были сроками утоления. Они, словно истомленные путники, пришли к долгожданному ручью и всё пили и пили, не в силах утолить жажду. И только потом, не сразу, стали различать вкус воды, её прохладу, её ребяческую ласковость и одновременно разноречивость её струй.

Однажды Ламка сказала:

- Взрослые не помнят, что были детьми. Мне кажется, половина людей и не были детьми, сразу став взрослыми.

- И даже матери того не заметили? - чуть иронично возразил Сергей.

- Матери хотели того и торопили... Быстрее освободиться от пелёнок, ползун­ков, потом от учебников, скорее поставить на ноги... Как это у птиц?.. - Она знала, как это у птиц, но ждала, видимо, отклика.

- На крыло...

- Вот! На крыло. А крыл-то как раз и лишают, не научив летать...

- Я один из таких? - в лоб спросил Сергей. - Бескрылых?

- Ты помнишь своё детство, - ответила она. А потом, уже много позже, как бы уточнила: - Знаешь, что меня подкупило? Ты услышал что-то... Помнишь, когда сказал про море, которое тихо накатывается на песок? А потом что-то услышал и добавил: «Хотя...» Вот это «хотя» всё и решило. Понимаешь? Ты хорошо слы­шишь, а главное - слушаешь...

Сергей не возражал. Кому охота отрицать то, что поднимает тебя в собствен­ных глазах. Однако мысленно не то чтобы возражал, а как бы уточнял, делал по­правки.

Ту историю с косачом он не завершил, не досказав её ни Филе, ни Ламке. И не то чтобы утаил, замолчал - просто надобности в том не было. Она заканчивалась как заканчивалась. Ведь точка не обязательно ставится в конце. Концовку можно сделать и раньше. Это он уже усвоил, кропая свои опусы.

Когда Серёжка трясся над поверженной птицей - сначала в восторге, а потом в тихом ужасе, - раздался окрик. Над ним, пацанёнком, обессиленным и рух­нувшим на колени, возник дядька Венька, отцов компаньон и приятель. «Что ты орёшь, етитвою-мать! - свистящим шёпотом запоздало зашипел он, вращая белками. - Всю дичину распугаешь!». А потом остервенело пнул убитого косача и добавил: «Что ты сопли распустил! Какой же ты мужик после этого!»

То есть выходило так: он признавал, готов был признать в нём, мальце, мужика, а он, Серёжка, своими «мерлихлюндиями» не оправдал этих ожиданий. Потом-то, повзрослев, Пакратов разобрался в его реакции. Раздражение дядьки Веньки шло не от разочарования по поводу него, мальца, а от банальной зависти. Как же! - не он, взрослый мужик и промысловик, добыл матёрую птицу, а какой-то лопоухий пацанёнок. Но тогда, в детстве, Пакратов всё воспринимал буквально. Это «какой же ты мужик!..» до того запало ему в душу, что он места себе не находил. Именно тогда - он это теперь понимал - и окончилось детство. Всю дальнейшую жизнь Пакратов выдавливал из себя всё немужицкое, то есть сентиментальное, роман­тическое, которое, видать, досталось ему от матери. Он мечтал о странствиях, о море, о парусах, а выбрал, вопреки себе, земную «мужицкую» профессию - по­шёл в сельхозинститут и стал охотоведом. Вот и выходило, что он, хотя и слушал и слышал, сам же и перечил тому, что усваивал. А стало быть, не ему крылья под­резали, он сам их ломал, лишая себя полётности.

Такие вот мысли приходили Сергею в голову, когда он слушал Ламку. Прежде он не особенно задумывался над своей жизнью, над судьбой отца, матери. А тут вдруг стал перебирать старые фотографии, письма, перелистал пару собственных школьных тетрадок, словно пытался найти что-то. Этим неожиданным интересом к прошлому Сергей поделился с Ламкой, правда, мимоходом, между прочим, как говорят о пустяках, стесняясь придать им какое-то значение. Но Ламка не только поняла, но и успокоила его. Правда, поначалу она пошутила: дескать, эти «шаги следопыта» - ни больше ни меньше как признак пробуждения дремавшей доселе души. Потом лицо её сделалось серьезным, даже сосредоточенным. Оказалось, что у неё тоже подобное было. Она тоже до какого-то времени жила рассудком, в лучшем случае инстинктами, пока не обожглась. А обожглась, когда вышла за­муж.