Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

— Нет — возразила Евдокия — не похоже на зайцев, скорее, на битое стекло.

— Но все равно красиво — сказала я.

— Красиво — согласилась Дуся. — И кушать хочется. Эх, сыра жалко.

Я пошарила в карманах и обнаружила маленькое яблочко.

— Оставь — сказала Дуся. — Вдруг мы встретим настоящего волка.

Тихо плещется вода, позвякивает стекло, журчит спокойная музыка — мы с Микаэлом Таривердиевым моем посуду. Вернее, я — плещусь и позвякиваю, а он — журчит.

Музыка Микаэла — удивительная. Она не годится для больших площадей и толп, для шумных застолий и дискотек, для хождения строем, для карнавалов Киркорова и сладких соплей Михайлова.

А вот для мытья посуды — самое оно. Сидишь себе на высоком табурете, придвинутом к столу, сплошь уставленному немытыми тарелками, чашками, кастрюльками, в большом тазу пускает разноцветные пузыри мыльная вода, и ты по очереди опускаешь в нее то одно, то другое.

Посуды за время моей болезни накопилось много, парочка сковородок даже не поместилась на столе, стоят на полу, в ожидании своей очереди.

«Свой тайный смысл доверят мне предметы» — напеваю я, заглядывая в подгоревшую кастрюльку. Понятно, что мягкой мочалочкой это дело не отскрести. Но мы-то, сельские, народ ушлый — бросаем в кастрюльку горсть крупной соли и трем специальной тряпочкой. Потом — оппа! — окунаем кастрюлю в таз с водой и порядок.

Но вот, сквозь размеренные звуки воды и музыки, издалека, с другого конца земли, слабо, но настойчиво, как комариный писк, звучит иной звук. Кажется, Евдокия затеяла с кем-то выяснять отношения. А поскольку выяснения затянулись, я порываюсь сходить посмотреть, что там и с кем там. «Не дергайся, сиди спокойно — говорит Таривердиев — накричится, сама придет и все расскажет».

Мудрый человек, Микаэл, как в воду смотрел. Через пятнадцать минут за дверью раздался крик «эй вы там открывайте я пришла!» Ворвалась пахнущая морозом и снегом Евдокия и, спотыкаясь об сковородки, устремилась к ведру с водой.

— С кем ты там так громко ругалась? — спрашиваю я ту половину Дуси, которая не влезла в ведро.

Страждущая пытается одновременно пить и отвечать, от чего вода в ведре бурлит и булькает. Поверх бурления плавают Дусины уши.

Наконец Евдокия выныривает из ведра:

— Там соседская Джеська обзывала нас с тобой кринками и городскими гыцелками.

— Какими кринками? — пытаюсь сообразить я. — Может, украинками?

— Точно. Вы, говорит, украинки.

— Ну, не знаю, кто такие эти гыцелки, а вот насчет украинок твоя Джеська права.

— Как это? — удивляется Дуся.

— Мы с тобой родились и живем в Украине — значит, украинки.

— Ты же говорила, что мы живем в селе?

— Ну да, а село находится в Украине.

— А Украина?

— В мире.

— А мир?

— Во Вселенной.

— А Вселенная?

— Везде.

Тут лицо у Дуси становится таким украинским, что я с трудом удерживаюсь от смеха. Потом представляю Евдокию в веночке с лентами, сдвинутом на одно ухо, и все-таки смеюсь.

— И скажи этой Джеське, что она еще больше украинка, чем мы с тобой?

— Почему это? — обижается за нас Дуся.

— Потому что я по паспорту русская.

Окончательно обалдевшая Евдокия, вышибает лбом двери и, опрокинув сковородку, уходит искать Джеську, чтобы расставить с ней все точки над «и».

А я домываю посуду и принимаюсь мыть пол на кухне. Поскольку кухня маленькая, а предметов в ней много, шваброй тут не возьмешь, только ползком. Становлюсь на четвереньки, заползаю под стол, под печальное таривердиевское «ты скажи, где скрылася, знаешь, где она?» Была тебе любимая — кричу я из-под стола — была тебе любимая — выползаю я на свет божий — была тебе любимая — говорю я, выкручивая тряпку — а стала мне жена — допеваем мы с Микаэлом хором.

А еще нужно приготовить обед, натопить печь и заштопать носки.

Да, и не забыть, перед сном, обсудить с Евдокией национальный вопрос.

Справа — степь. Слева — степь. А между, с криком «веснааааааа!!!!», несется Евдокия. Причем, несется таким макаром, что если изначально не знать, как она выглядит, то сразу и не определишь. Видны только отдельные фрагменты, развевающиеся по ветру. Уши, трепещущие, как знамена на первомайской демонстрации. Много хвостов. Судя по тому, что ног не видно, догадываешься, что передвигается это летучее существо с помощью крыльев. Однако, их тоже не видно. Но они есть. Это как в самолете — пропеллеры вращаются с такой скоростью, что их как бы нет. Но они есть. И самолет летит. Параллельно Евдокии.

Я так не умею. Мой вес превышает вес самолета. И уши под шапкой лишены возможности развеваться по ветру. И крыльев я давно не ношу. Поэтому, от зависти, вместо того, чтобы кричать «веснааааа!!!!», я кричу:

— Дуся, не беги так быстро, крылья вспотеют!

Зато я дышу. Не спеша, с чувством, с толком, вкушая легкий ароматный воздух, словно изысканный десерт. К такому нужно подавать наперсток кофе и маленькую серебряную ложечку.

В синем небе ходят кругами белые чайки. Значит, река уже близко.

Я ускоряю шаг, так как теряю Дусю из виду. В прошлом году она уже обрушивалась в речку с разбегу, не разглядев ее сквозь камыши. Сказала, что камышам больше доверять не будет. Но, кто знает.

Застаю Евдокию сидящей на берегу, со сладкой улыбкой глядящей на воду.

— Смотри, какая птичка — говорит она мне, не сводя глаз с хорошенькой уточки, бесстрашно плавающей у Дуси прямо под носом. — Иди к нам, малышка, вылезай на берег, вода холодная, простудишься — лживым голосом зовет Евдокия.

— Не вылезет, можешь не стараться — говорю я.

— А ты отойди подальше, она тебя боится — командует Дуся.

— Думаешь, я страшнее тебя? — озадачиваюсь я.

Дуся напрягается в поисках обтекаемого ответа: так, чтобы я и отошла, и не обиделась.

— Не очень — говорит она. — Совсем немножко. Чуть-чуть.

— Ну, если чуть-чуть, то утка и не заметит разницы между нами.

И остаюсь на месте. Дуся щупает лапой воду.

— Поплывешь ловить? Не советую. Воспаление легких, как минимум.

— А как максимум?

— Про максимум я даже думать не хочу. Давай просто посидим на траве и посмотрим, как утка плавает.

— И зарабатывает воспаление легких — опечалилась Евдокия. — Вылезай, птичка! — кричит она. Собирается что-то добавить, открывает рот и на все камыши орет «апчхиии!!!» Все-таки вода холодная.

Утка стремительно исчезает, позабыв сказать «до свидания».

— Это все ты виновата — расстраивается Дуся. — Я же говорила тебе — отойди.

— Черная, лохматая тоска поселилась у нее в сердце, не давала жить и дышать, сжимала жестокой рукой тонкое, беззащитное горло — читала я придушенным, полным трагизма голосом.