Людмила Старцева - Моя жизнь с Евдокией

— Ой — сказала Дуся и в страхе зажмурилась.

Книга о трагической любви — что еще могут читать женщины в дождливую погоду.

— Ой-ёй — повторила Евдокия — а вдруг она в моем сердце вздумает поселиться?

— Кто?

— Ну, вот эта, черная и лохматая, которая за горло хватает.

— Не бойся, моя хорошая, я ей этого не позволю.

— А вдруг она в твое сердце залезет?

— Не залезет. Мое сердце уже занято, в нем живешь ты.

— Как это? Я же — вот она, здесь, рядом с тобой.

— Ты — да. А моя любовь к тебе, мои мысли о тебе, моя радость от того, что ты у меня есть — они живут в моем сердце.

Дуся засмеялась громко, заскакала по комнате, закружилась, налетая на заглянувших на шум котов.

— А в моем сердце столько тебя… столько… столько… ого-го сколько… этой лохматой и страшной никак не втиснуться. Как хорошо, что мы есть друг у друга.

Тут в окно заглянул тоненький солнечный лучик, и стало ясно, что дождь закончился, что мрачные тучи больше не нависают над нашим домиком, нагоняя тоску. Евдокия ринулась в сад — посмотреть, как там ежик на зиму спать устроился, не затопило ли мышиные норки, где прячется листопад и вообще.

«Они жили долго и счастливо» — прочитала я, перелистнув последнюю страницу.

А потом, на десерт, Дуся получила такую кость, такую! кость! о которой мечтает каждая собака, но получает — далеко не каждая, а лишь достойная. Вот Дуся, например.

Евдокия унесла свое сокровище в сад, легла с ним на любимое место под шелковицей и стала любоваться. Цвет, форма, запах — все было идеальным. Если посмотреть на кость справа — она похожа на ежика, а если склонить голову влево — на печную трубу, что торчит на крыше, как опознавательный знак для назначивших свидание котов. Вот этот кругленький набалдашник можно долго и вдумчиво грызть, наслаждаясь вкусом вареной говядины и теплом осеннего дня. А «печную трубу» нужно непременно разгрызть напрочь, потому что там, внутри, скрывается такая вкуснятина, что просто слюнки текут при мысли о ней. Хозяйка говорит, что это мозг. Теперь понятно, почему коровы такие глупые, если у них мозги по костям рассованы. Но это и хорошо. Иначе на свете не было бы столь чудесной вещи, как сахарная косточка.

Налюбовавшись на мосол, Дуся уж было приступила к вкушению, но внезапно зачесалось в спине. В самом ее конце, где приделан хвост. Изогнувшись дугой (надо худеть, мелькнула мысль), упираясь ногами в землю, сопя и жмурясь от напряжения, заклацала Евдокия зубами, выкусывая невидимую миру блоху. А когда разогнулась, то обнаружила, что кость исчезла. Совсем. Как сквозь землю провалилась.

Дуся вскочила, оббежала вокруг дерева, заглянула за смородиновый куст, обернулась несколько раз вокруг себя — все напрасно. Отчаяние черным крылом накрыло Дусину душу. Где же справедливость? — горько воскликнула она.

И в это время прямо перед ее носом с глухим стуком упала искомая кость. Это Вася, утащив тяжелый мосол и взобравшись с ним на дерево, не смогла долго держать его на весу.

Хорошо, что не на голову — подумала Евдокия. Вот она — справедливость.

Сон под включенный телевизор не прошел для Дуси даром. За завтраком Евдокия ошарашила меня вопросом:

— Слушай, а что такое бесконечность?

Я медленно жую булочку, чтобы успеть придумать нечто краткое, доступное и не причиняющее ущерб моему имиджу.

— Дусь, слово «бесконечность» самим своим звучанием отвечает на твой вопрос — без! конца! То есть, это то, что не имеет конца, не заканчивается.

Дуся задумчиво вылизала пустую миску. Заглянула в кошачью — там тоже все закончилось. Бесконечности поблизости не было видно.

— Так не бывает — сказала Дуся — у всего есть начало и конец. Возьмем, к примеру, Анфису, иди сюда Анфиса, стой спокойно, мы будем у тебя конец искать.

Фиса презрительно фыркнула и ушла с концами — сторожить мышей в кладовой.

— Хорошо — не расстроилась Евдокия — возьмем, к примеру, тебя. Я вижу, где ты начинаешься, и где кончаешься.

— Интересно, и где же?

— Так это же понятно: там, где голова — это начало, а вот то, что в тапках — это конец.

— По-моему, наоборот — возразила я.

— Ну что ты, в самом деле, голова — это самое главное, я своей и кушаю, и смотрю, и нюхаю, и слушаю, и думаю. Не может такая полезная штука, как голова, быть концом. С нее все начинается. А пятки — что пятки? Толку от них никакого. Болтаются себе на конце, только мусор всякий собирают.

— Мне кажется, Дусь, что бесконечность — это не какой-то предмет, а какой-то процесс.

— Как это?

— Ну вот, смотри, на плите у нас варится суп. Если он будет вариться, вариться, вариться, но так никогда и не сварится, в то же время, не прекращая попытки свариться, — это и будет бесконечность.

Евдокия впала в глубокую задумчивость: еще раз задумчиво вылизала пустую миску, задумчиво посидела у печки, и, задумчиво наступив мне на ногу, пошла на улицу.

Через полчаса, выйдя с ведром за водой, я увидела, как Евдокия вещает у ворот, собравшимся на лекцию аборигенам.

— Бесконечность — донеслось до меня — это когда жуешь сосиску, жуешь, жуешь, а она все не кончается и не кончается, и никогда не кончится, сколько не жуй.

Бурные аплодисменты. И робкий голос из задних рядов:

— Извините, а что такое сосиска?

…и тут Дуся увидела зайца. Он был точно такой, как по телевизору. Только в телевизоре был маленький заяц, размером с жука, а этот был как Анфиса, если той оторвать хвост и приделать длинные уши. От восторга Евдокия перестала дышать, и какое-то время стояла бездыханная, с вытянутым навстречу зайцу лицом…

…и тут заяц увидел Дусю. Не знаю, встречал ли он до этого собак, но вид Евдокии восторга в нем не возбудил. Заяц посуровел лицом, весь напрягся и принял позу бегуна, над которым торжественно провозгласили «на старт!»…

…и тут Евдокия вновь обрела возможность дышать и заорала — заяц! стой! иди сюда! держи его!..

На зайца Дусины вопли подействовали, как звук выстрела из стартового пистолета — он сорвался с места, и огромными скачками понесся через пустое поле, заложив уши за спину, мелькая беленькой пумпочкой куцего хвоста. Евдокия, отчаянно крича и причитая, бросилась вдогонку.

Мне со стороны было видно, что у бегунов неравные возможности. Заяц — поджарый, мускулистый, спортивный — бежал весьма профессионально. Дуся же, большая любительница праздной неги и поздних ужинов, выглядела, увы… впрочем, что тут насмешничать, я выглядела бы ничуть не лучше, вздумай погнаться за зайцем.

Поначалу Дуся еще кричала на бегу «заяц, погоди! постой, куда ты?», потом замолчала, еще потом снизила скорость, затем и вовсе остановилась и, повернувшись, пошла назад.