Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

Куркутский приходился родственником одному из деятелей Первого Ревкома Чукотки, расстрелянному в начале девятнадцатого года колчаковцами. Это родство служило достаточным основанием, чтобы считаться человеком беззаветно преданным Советской власти и занимать высокие руководящие должности. Будь Куркутский грамотнее и трезвее, он сидел бы сегодня в Анадыре, за хорошим письменным столом. А так, здесь в Канчалане, Сельский Совет ютился в невообразимо грязной избушке с дымящейся печкой. На стене висел заиндевелый портрет товарища Сталина в форме генералиссимуса.

Куркутский был активным участником раскулачивания в Анадырском районе, и пост председателя Сельского Совета достался ему за былые заслуги. Атата поинтересовался, как живет новый, недавно организованный оленеводческий колхоз «Новая жизнь».

Куркутский поскреб жиденькую бородку и жалобно протянул:

— Хреновенько, оннако, живут… Олешек распустили, половину стада потеряли.

— Почему?

— Оннако, потому что хозяина настоящего нету, — простодушно ответил Куркутский. — Новый-то председатель колхоза раньше батраком числился у Кымыета, прислуживал ему, а как стал главным, совсем перестал работать.

— Что же он делает?

— Пьет, оннако.

— Где же он выпивку достает? В тундру запрещено ввозить спиртное.

— Сам делает, — ответил Куркутский. — Из макарон, из сахара… Большой умелец! У него такая бражка — кружку выпьешь, с ног валит, как выстрел «Авроры».

Атата знал, что во многих вновь организованных колхозах дело не идет: много теряется оленей, волки травят, в пургу откалываются, плохо сохраняют молодняк во время отела. Такие вести его искренне огорчали, но, тем не менее, он считал, что со временем в колхозах заживут по-настоящему счастливо, как живут русские крестьяне в кинокартинах о счастливой колхозной жизни, которые в большом количестве привозили на Чукотку.

Атата собирался завернуть к Кымыету, но тот, будто чуя строгий спрос со стороны властей, откочевал на юг, ближе к Корякской земле.

Атата направил караван на запад, по следу стойбища Аренто. Через него он надеялся выйти на стойбище Ринто, которое он считал главной целью. Каждый раз, когда ему в голову приходила мысль о Ринто, он вспоминал и Анну Одинцову, ее удивительно смуглое для тангитанки лицо и ее глаза, как весеннее небо. Он даже помнил звучание ее голоса, как она отвечала на его вопросы, резко и отрывисто. Она утверждала, что общалась со студентами Института народов Севера в Ленинграде еще до войны. Но почему он ее не встретил там? Как случилось, что она прошла мимо его внимания? Она упоминала Выквова, Тынэтэгипа, бывших учителей, которые там работали — Петра Окорика, Георгия Меновщикова. Меновщиков некоторое время учительствовал в Уназике, и Атата его помнил как строгого человека, нещадно боровшегося с курильщиками. Первое время, когда Атата прибыл в Ленинград, он испугался громадности города, многочисленности его населения, шума и незнакомого запаха, который преследовал его везде. Уназик стоит на длинной галечной косе, далеко выдающейся в море. Откуда бы ни дул ветер, он всегда приносил свежее, чистое, морское дыхание. А в Ленинграде отвратительно пахло чем угодно — горячим металлом, автомобильным бензином, человеческим потом, испражнениями и мочой, несмотря на то, что люди там по крайней мере раз в неделю мылись в банях и справляли нужду в специальных комнатах. Но каким-то путем неприятный запах все равно вырывался наружу и заполнял большие помещения, улицы и трамвайные вагоны. Атата в первый же день приезда в Ленинград закашлял и мучился удушьем, пока не вернулся в родной Уназик. Многие студенты Института народов Севера, прибывшие со всего Севера России, уезжали образно после первого же года учебы из-за легочной болезни. Когда врач сказал, что Атате надо возвращаться на родину, многие завидовали ему.

Может быть, Анна Одинцова появилась в Институте народов Севера уже после его отъезда? Скорее всего, так. Иначе он бы ее запомнил.

Первую тундровую ночевку провели у подножия Золотого хребта, выбрав площадку на высоком берегу спрятавшейся под снегами речки. Разбили палатку, внутри разожгли примус и поставили на него чайник, набитый мелко колотым речным льдом. От гудящего пламени внутри палатки сразу потеплело, и Атата снял верхнюю дорожную одежду — матерчатую камлейку и кухлянку из шкуры годовалого оленя. Щедро покормив собак, затем сами поели и вползли в спальные мешки. Атата сам заказывал эти мешки. По своему опыту он знал, что годились только оленьи шкуры. Хотя они и нещадно линяли, зато никогда не отсыревали, хорошо держали тепло, и в них можно было отлично выспаться даже в полностью остывшей палатке, где к утру до самого дна промерзал чайник, а на внутренней стороне палаточной ткани образовывалась ледяная корка в палец толщиной от теплого дыхания троих здоровых мужчин. Собаки провели ночь на воле, наполовину вкопавшись в снег. Легкий снегопад припорошил их, и некоторых псов нашли по отверстиям в снежном сугробе, протаянным теплым собачьим дыханием.

Войдали на коротких остановках на чаепитие: перевертывали нарты вверх полозьями и с помощью лоскута медвежьей шкуры, смоченной водой, быстро проводили по скользящим поверхностям. Получалась тонкая ледяная корка, которая легко скользила по снегу.

На шестой день пути Атата заметил на снегу черные орешки оленьего помета. Хотя они уже успели затвердеть, но, оттаяв на руке, пачкались, что указывало на их сравнительно недавнее происхождение.

Атата почувствовал охотничий азарт, хорошо знакомый ему с детских лет, когда он с родителями промышлял зверя в море или преследовал пушного зверя в долинах и распадках горного массива Кивак, круто спадающего в Берингово море.

Теперь уже не составляло большого труда преследовать оленье стадо, которое, конечно же, двигалось намного медленнее собачьих упряжек. Оленям надо было останавливаться на кормежку. Но прежде чем начать преследование, Атата поднялся на ближайшую вершину, затратив на это почти полдня, и долго обозревал горизонт с помощью мощного бинокля. Он мысленно следовал логике убегающих, выбирал одни маршруты, отвергал другие. На ночевке он посоветовался с остальными каюрами, разостлав в палатке при свете стеариновой свечки карту Чукотки.

— Как вы думаете, пойдут они вот этим путем? — Атата поставил палец на долину небольшой речушки.

— Нет, — поглядев на палец, сказал Гатле. — Я бы на их месте пошел вон туда.

Атата посмотрел: это было логично. Вторая долина была шире и более полого поднималась.

— В той маленькой долине для оленей нет простора. — объяснил свой выбор Гатле. — Поэтому они будут двигаться по более широкому проходу в горы.