Леонид Нетребо - Шахристан

Там, где недавно горел костерок, была навалена куча пожарной пены.

Мальчик боялся заснуть, думая, что сегодня ему присниться что-нибудь пугающее, какая-нибудь детская страшилка про чёрное пятно — история, которых он в глубоком детстве совсем не боялся.

Но приснился другой сон.

…Будто кто-то разбудил и вывел из палатки.

Всё происходило в крепости: вокруг — башни, купола, зубцы. Это Шахристан, понятно. Ночь.

На Марсовом поле горит костер. Оказывается, вместо дров — та самая палатка, в которой он только что спал. Ее поломали, порвали и подожгли.

Гарцевал большой всадник-глашатай. Крича, разгонялся, и лихо направлял лошадь на костер, желая взять огненную высоту, но скакун упрямился и вставал перед пламенем, как вкопанный. Поэтому Мальчик подумал, что лошадь краденая, непривыкшая к седоку.

Шеренги воинов с копьями и бунчуками: трепещут на холодном ветру конские хвосты и султанчики. Всё как в книжке.

Это не праздничная торжественность, когда безотчетная радость и безрассудные улыбки, и подбородки кверху.

Но угрюмая, тревожная победа, когда головы втянуты в плечи и округлы в ожидании глаза: то ли выведут к костру и зарубят кривой саблей, то ли уведут в темень и тайно наградят.

— Теперь всё будет по-другому! Мы всех посвящаем в кочевники!

Каждому выдают большой брезентовый плащ, дают и Мальчику. Раздача материи для личной палатки всех веселит — экзотика! Оказывается, вокруг не бывалые воины, а обычные горожане. Среди них много знакомых, это соседи с родного Мальчику двора. «А лошадь?» — спрашивает один из них.

— А лошадь добыть в бою! Или украсть! Вы — кочевники!

Меняется картина.

Уже не видно башен, куполов, зубцов.

Вокруг Мальчика стоят верблюды, кони, — как нерушимые стены, от которых идет тепло, — живое, вызывающее щемящий восторг.

«Свобода!» — кричат наряженные богато кочевники — предводители орды, — проскакивая вдоль строев и фаланг, звеня бубенцами и колокольчиками, потрясая вымпелами на высоченных копьях, которые достают до радостных и, наверное, горячих звезд.

Им завидуют безлошадные соседи, и шепчутся.

Дует ветер. Холодно. Клонит ко сну.

Вокруг уже никого, вдруг.

Мальчик нащупывает какие-то веревочки у выданного ему плаща — это, вероятно хлястики, которыми палатка должна крепиться к колышкам в земле.

Он расправляет купол, но ветер задувает внутрь и норовит унести его дом. Мальчик прижимает брезентовые края камнями. Бесполезно, ветер сильнее — камни отлетают. Тогда он пытается рыть руками землю, чтобы найти корни, к которым можно привязать хлястики. Но Марс выдает только камни, большие и мелочь. Тогда Мальчик закутывается в палатку как в кокон, чтобы спать прямо на земле. Но земля стыла, и холодная мука быстро вынуждает его подняться.

В глазах как будто песок, слипаются веки, так хочется спать.

Он идет к костру, но вместо костра чёрное пятно. Он говорит: я хочу спать. Ему протягивают сапоги с высоким голенищем — ты кочевник. Мальчик надевает сапоги и пытается заснуть, сидя на корточках. Но спать невозможно, тело просится лечь, он падает, и ему опять холодно.

Лучше уйти к верблюдам, как к теплым стенам и простоять так до рассвета, — и он идет туда, где стояли верблюды, но верблюдов нет.

Но ведь где-то там, за стенами города, должен быть караван-сарай! Можно продать сапоги, чтобы пустили на ночлег, просто так, в теплое сено…

Он долго шёл и шёл, но не было никакого города, никакой крепости, а значит, не было и караван-сарая у стен, и не было кочевников с табунами теплых верблюдов, не было ни клочка сена, — только стылые горы, которые не столько виделись, сколько грезились дневной памятью, и холодные, оказывается, равнодушные звезды…

Вдруг всё заколыхалось, заходило ходуном.

Мальчика растормошили.

Старший Вожатый, Мистер Но, вполголоса, официальным тоном, проговорил, назвав по фамилии, дохнув спиртовым перегаром:

— Одетым, на выход, в штаб!..

Если кто-то и слышал слова Старшего Вожатого… В них не было ничего необычного.

Мальчик, как обычно, был одет, поэтому оставалось только обуться. Зашнуровав кеды, он вышел вслед за Мистером Но.

За палаткой Мистер Но вскинул голову, луна осветила пол-лица, хотел сказать, но поперхнулся, скривил прослезившееся лицо:

— Предатель! — и двинулся к Мальчику.

Но Мальчик, готовый к нападению, отпрыгнул в сторону, огляделся, куда можно было бежать.

— Стой! — скрывая волнение, глухо прошептал Мистер Но. — Идем в штаб, нас с тобой действительно вызывает начальник! Шагом марш! — и повернулся и пошел, демонстрируя уверенность и спокойствие.

Мальчик пошел за Мистером Но на безопасном, как ему казалось, расстоянии. Они пересекли Марсово поле с черным пятном посредине. Когда проходили мимо валунов, Мистер Но резко подскочил, крутнулся в воздухе на полный оборот тела и, приземлившись, сделал два прыжка к Мальчику, схватив его за плечи мертвой хваткой.

— Ну, с кем ты споришь, малыш, с десантурой? Ты зачем остригся? Кого ты спросил?

Он увлек Мальчика к камням, толкнул его в грудь — Мальчик не удержался на ногах и сел на землю. Сзади камни, впереди ловкий Мистер Но, остается только кричать и звать на помощь.

Опять Мистер Но прочитал его мысли:

— Посиди, не спеши, я тебя не трону, выслушай! Ведь человек имеет право быть хотя бы выслушанным? Да? — и повторил требовательно: — Да?

— Да… — прошептал мальчик.

Мистер Но встал на колени в отдалении от Мальчика, чтобы тот был спокоен и чувствовал себя в безопасности, демонстрировал равенство, и радостно, горячечно зашептал:

— Наступают другие времена! Долгожданные! Это трудно выразить словами, все слова бедны. Человек рожден свободным! Я грешен и зажат, а ты дик и чист. Пластилин, из которого можно вылепить… Нет-нет, ты сам будешь лепить из себя, вернее, себя… Это и есть истинное творчество. А я буду только жить при тебе и … Извини за сумбур, который, наверное, мешает тебе понимать меня, но ты умный человек, поэтому не воспринимай мою речь буквально, а…

Он опустил голову, понимая, что уточнениями только запутывает слушателя.

— Хорошо. Постараюсь быть понятней. Итак, ты ведь романтическая натура. Не возражай, это мне заметно больше, чем тебе. Но чтобы выразить себя в этом, загнанном традициями мире, тебе приходится искать смысла в математике, геометрии — абстрактных, безжизненных науках. Если всё оставить, как прежде, то ты так и проживешь одиноким молчуном, имея нелюбимую жену и пару неблагодарных, как окажется, детей! Вдумайся, ведь возможно, твоя мать искала свою негу в экзотике… Она достойна большего уважения, чем ты, упрямствующий в своей… Своей якобы обычности, почвенности, традиционности, сакраментальности, или как там у них всё это называют.