Леонид Нетребо - Шахристан

Мистер Но наклонился, приблизился: слезами горько обманутого, — к лицу падшего, согрешившего…

Мальчик ощутил на губах чужую влагу, — солёную, враждебную печаль, — и, крикнув от ужаса, преодолевая рабскую покорность, пружинисто, как заводная игрушка, дважды провернув вокруг себя черно-звездную вселенную, — откатился в сторону, и тем успел вскочить и побежать, чтобы скрыться в недоступных гротах горной ночи, среди камней, дебрей арчи и барбариса…

— М-м! ммм!.. — заскулил, застонал Мистер Но, борясь с рвущимися из него рыданиями, и прыгнул за Мальчиком, как вратарь за коварным мячом, и поймал за ноги, подтянул под себя, перевернул лицом к себе, навалился всем телом.

Поцелуи покрыли тело Мальчика — все открытые части, — а жаркое дыхание душило… Такого еще не было никогда, даже мама не уделяла ему столько неги и страсти. И ничего общего с впечатлением от танцев, от прикосновений, девчонок, Мышки, Ужасной Прелести…

Мальчик извернулся, задыхаясь от тошноты и отвращения, освободил руку, полез в карман, достал дикобразовый шип…

Вскрикнул Мистер Но, вскинулся, схватившись за бок. Шип сломался, едва проникнув в плоть того, кто еще недавно был в роли палача-любовника, но этого было достаточно для того, чтобы Мистер Но подумал невесть что, — будто его проткнули ножом.

Мальчик, воспользовавшись замешательством Мистера Но, вскочил и отбежал, став недосягаемым.

Мистер Но быстро разобрался что к чему: решительным движением выдернул из тела кусок дикобразовой иглы, как занозу. Зажал кровоточащее отверстие, заговорил устало и спокойно:

— Хорошо, ты не захотел узнать, что такое настоящая… Тогда узнаешь, что такое настоящая нелюбовь, грязный выродок, банальный плебей! Твоя мать проклянет тот день, когда родила не игрушку, а неведому зверушку!.. Ты сочтёшь за счастье забраться на Шайтан-гору и замерзнуть там или убиться, упав со скалы, — чтобы я ничего никому не рассказал. Ха-ха!..

Он смеялся как безумный.

Мальчик убегал, еще не зная куда, а Мистер Но кричал во след:

— Я проклинаю тебя, памирский выродок, потомок Македонского, дезертир, горный Иуда!

Мальчик, как загипнотизированный, уходил в сторону, где его меньше всего будут искать — на Шайтан-гору. Убегал от опасности сиюминутной, и в то же время, уходя прочь, оттягивал решение, да и просто протестовал, отдалялся от той эмоциональной бомбы, которая разорвалась рядом с ним, от воронки, которая вдруг засасывает его.

Полумесяц, наколотый на макушку горы, как серебряный рог на шпиль минарета, еще помогал идти, но сгущались тучи.

Паника души творила единственное направление — Шайтан-гора: запретное, протестное, отчаянное.

Но скоро отчаянное успокоение дало и новую краску пути — осуществление мечты, другого случая не представится: не будет ни мотивации, ни настроения.

Мальчик шел вдоль сая, насвистывая, не уверенный, отпугивает ли свист хищника или приманивает. Но сейчас это не важно, ведь Мальчик ничего не боится — впервые в жизни он в полной мере ощутил это чудесное, ни с чем несравнимое, окрыляющее состояние.

Скоро ущелье сузилось, заблестели отвесные стены Шайтан-горы. Он знал, что взойти на эту гору можно только с обратной стороны, пройдя через джунглевые заросли, куда прятался, если смотреть из лагеря, хвост сая-анаконды.

Он вошел в джунгли, в холодные места, куда не добирается солнце. А если добирается, то ненадолго, часом-другим проходя мимо двух гор, чтобы в треугольную прогалину пыхнуть, залить немного света в мшистую темень, рай ящериц и змей.

Вскоре сай сменил звонкость на глухую ворчливость, мол, веди теперь тебя, полуночника!..

Да, именно сай, шумом и лунными бликами выводил его из джунглей, где ветки казались драконами и гигантскими пауками, цепляясь за одежду, царапая руки. А камни, сглаженные мхом, по которым скользят резиновые кеды, и трухлявые останки деревьев, преградами утяжеляющие путь, — нагромождением змей и черепах, норовящих спутать, а то и переломать страннику ноги. Несколько раз Мальчик падал, больно ударяясь о твердое и напарываясь на острое, — и ужас подбрасывал его кверху, он вскакивал, делал шаг, и опять падал, и тогда уже на четвереньках бежал прочь от ужасного, скользкого, вязкого места. И на этом обезьяньем бегу, наконец, вставал на ноги, ловил руками прутья, чтобы устоять, задирал голову, ища лунный свет сквозь ветки и камни, прислушивался к cаю, находил его серебристо-чешуйчатое тело, успокаивался и тогда только двигался дальше.

Зашумело вокруг, зашуршало, забрызгало — это пошел дождь. И все смешалось — шум сая с шумом дождя, а сверкание водных пластинок с блестками мокрых листьев. И Мальчик остановился, и долго стоял, понимая, что сейчас опять, как в том случае, когда он лежал под «живым», ползущим камнем, от него ничего не зависит, и снова пережил то ужасное, отвратительное состояние нечеловеческой, поистине животной беспомощности — бессилия закланного, жертвы.

Дождь прекратился быстро, как и начался. Мальчик еще некоторое время стоял недвижимый, пока осыпались нехотя капли с блестящих листьев, пока не зашумел отчетливо сай, пока не освободился от туч месяц и не посеял бледным светом и не засеребрился сай, указывая путь.

Джунгли кончились, и, выйдя на чистое место, продрогший, избитый, исцарапанный, он увидел дорогу на Шайтан-гору, и почел ее наградой и надеждой.

Под ногами заскрипела крупная галька, мостящая вздыбленный тракт, отороченный многометровыми, почти отвесными каменными бордюрами, — путь наверх, к макушке ледника, сработанный талой водой от вечных снегов за сотни, а может быть, тысячи вёсен.

Мальчик торопливо закарабкался по галечной сыпи, спеша отдалиться от ужаса джунглей. Но скоро усталость повалила его на камни. Он лег на спину, раскинув руки.

Небо разгулялось полчищами звезд. Он понял, что сейчас далеко за полночь, что природа берет свое, и если он не согреется и не поспит, то умрет от холода и потери сил.

Но снизу была невозвратная темень джунглей, а верху белел недоступный снег, — от всего веяло бесчувственной стужей. Бордюры галечной дороги блестели плоскостями, местами обрывая чистую картинку провалами в сумрак ниш.

Загудела земля. Мальчик вскинулся, огляделся. Что это? Землетрясение? Или сходит лавина, которая похоронит его здесь, вдали от родины, и он будет законсервирован в снегах, пока солнце не растопит снег и его смердящее тело не растаскают шакалы и гиены, не разнесут орлы и вороны? Опять тишина.

Мальчик подумал, что, наверное, начиная путь, он переоценил свои физические возможности и главное — свою смелость. Действительно, как только он вошел в дебри, его не покидало ощущение опасности. Но сейчас неподвижность только усиливала ужас, одиночество и чувство незащищенности. И от этого всего можно умереть прежде, чем от изнеможения.