Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Оказывается, столик Большого шефа рядом с нашим. С ним — моложавая женщина восточного облика, крашеная под рыжую, явно не жена. Ее восточность не такая, как у арабок, встреченных здесь. Черты более тонкие, кожа почти белая. Мне она почему-то показалась турчанкой (возможно, потому или «для того чтобы» как-то выделить ее необычность).

— Она семитка? — спросил я у Иосифа.

— Не уверен, — ответил Иосиф после некоторого раздумья. Но ведь… если задаться подобным вопросом относительно вашей красавицы… — он улыбнулся Марине, — тоже трудно ответить однозначно.

— Я вижу, она вам обоим понравилась, — ревниво проворковала Марина. — Я не удивлюсь, если вы ее сейчас окрестите фараоншей. Ах, ненадежные мужчины, все вы одинаковы!

Качнув плечами и хмыкнув, она отвернулась.

Странным показалось, что Биг чиф и его рыжая лахудра, которую мы Иосифом должны были «окрестить» фараоншей, курили как проклятые: то и дело щелкала зажигалка, дымились сигареты, вдыхался дым, потом гасилась сигарета, и через минут пять все повторялось. Как в прошлом курящий, я понимал, что так коптить и получать от этого удовольствие, невозможно. Возможно только мучение. Но, вероятно, такое мучение было чем-то необходимым в этой своеобразной, несколько суетливой игре. Суетливость проступала в излишней эмоциональности — в реакциях на выступления артистов, трудившихся вовсю, на пьяные тосты русских, то и дело выходивших к микрофону, да и просто на танцы, в которых, где в соло, где в группах, зажигали дочери и сыновья русских лесов и полей. Big chief то и дело вскидывал большие руки над головой и, демонстрируя своей соседке силу и темперамент, хлопал в огромные ладоши. Заметно было, что вся эта показная удаль давалась пожилому человеку с трудом, он уставал, тяжело дышал, потел, и опять тянулся к пачке сигарет и щелкал зажигалкой (в эти секунды он отдыхал). Лахудра старалась не отставать, умудрялась извиваться на стуле, аплодируя и выдавая мимические обоймы. Спиртного на их столе не было — не могло быть по всем нормам морали, так же как нельзя было увидеть употребляющего спиртное любого из находящихся здесь арабов. Но — дань европейству! — рядом со столиком Биг чифа стоял бутафорский атрибут — постамент с ведром, якобы со льдом, из которого торчал макет роскошной бутылки, похожей на «Советское шампанское».

«В номере оторвутся!» — сказал проницательный Иосиф, там, где не нужно обладать особой проницательностью. Все читалось сию минуту и угадывалось наперед.

Я слишком внимательно смотрю на Фараоншу (пусть так и будет), у меня есть такое дурацкое свойство — мой гипноз почти всегда имеет результат, объект моего внимания начинает чувствовать взгляд и… Наши глаза встретились: видно, что «турчанка» испытала легкое потрясение. Она сейчас строит из себя европейку, так улыбнись же, политкорректная, общечеловечная, равноправная и демократичная. Но нет — опускает глаза, африканская, азиатская рабыня, отворачивается всем телом к сцене, к спутнику Биг-чифу, с которым сегодня ночью предстоит наверстать, и так далее.

Оборачиваюсь и я; теперь вижу, что мои спутники, Марина и Иосиф о чем-то оживленно беседуют, покручивая в пальцах незажженные сигаретки.

Болтайте, мое же внимание сцене — всего лишь небольшому пятачку в центре зала, но посмотреть есть на что.

Вначале на сцене выделывался гомосексуального вида молодой человек, неутомимо крутясь, размахивая без устали тяжелой юбкой с какими-то побрякушками — минута за минутой, голова завалилась набок, казалось, вот сейчас силы покинут бедного паяца, ритмическая однообразная музыка, всем стало в конце концов жалко гомика, хотелось крикнуть «стоп!» Но вот, когда казалось, что молодой педрилка сейчас рухнет, вдруг юбка его зажглась — заработало динамо! — и зал взорвался благодарно. И еще несколько долгих минут сверкал вращающийся генератор. И я некстати вспомнил Сергея, и сделался хмур и зол.

Потом выходила смуглая толстушка в короткой юбке, обнаженность живота и ног имитировалось упругой облегающей тканью телесного цвета, она даже прошлась осторожно по столам, ничего не уронив и не расплескав, к восторгу мужчин и к неудовольствию женщин (кислые лица, переглядывания, вялые замедленные аплодисменты).

К микрофонам выходили пьяные мужчины и женщины, и поздравляли, и желали.

И вот «It`s time!» Пора! Невидимые куранты бьют «по Москве» наступление Нового года, светлым дождем сверху падает «Happy new year» от сказочной «Абба», душа парит, хочется плакать — это одна из песен студенчества, наряду с несколькими синглами «Битлов» и «Бони М», которые я когда-то знал наизусть и худо-бедно понимал по собственному переводу хилого, «на троечку», английского.

Этого момента ждал Биг-чиф и его великолепная Лахудра, то есть Фараонша, — они уже танцуют и напевают, вторят «Аббе», это видно по движению губ. Но их взгляды фальшивы. Наверное, каждый из них вспоминает свой, тот самый Happy new year, когда были молоды, с тем самым и той самой. Они кружат в центре зала, это их коронный выход, Биг-чиф старается изо всех своих уставших сил.

Подхватываемся и мы с Мариной, и мне кажется, что и я фальшив, и она фальшива, потому что нет у нас общего Happy new year, и этот — экзотически-вымученный, не наш.

Потом еще полчаса пьяных разговоров и пьяных же танцев.

Затем на сцену вышла тонкая смуглая красавица… Это, кажется, что-то интересненькое.

Ба, да это же подруга Биг-чифа, Лахудра-турчанка, Фараонша!

Как все же осанка, намерение, читающееся в мимике и позе, — меняют человека. Это, очевидно, было в программе — Биг-чиф поощрительно похлопывает в большие, но вялые ладоши.

…В движениях не было разврата — ее поведение ориентировалось не на бесконвойных европейцев, — только мусульманский Египет, с поправкой на фараонское язычество. Когда она вытягивала вперед тонкую руку к возникшему перед ней русскому танцору, она не тянулась к нему, как это было бы естественно для европейской женщины, а наоборот — отодвигалась, и длань просила милости, как благородного снисхождения, а не покорного приглашения. Вокруг завихлялись наши туристки, прелестницы и не совсем прелестницы, поддерживая игру: госпожа и рабыни, возможно, гарем; жена-фаворитка с наложницами или «второстепенными» женами. Но музыка заканчивалась, а падишах не входил, и в этом была тоска гарема, нетронутые жены в бесконечном огне желаний. Последние ноты, садись уж, Лахудра!

Но Фараонша наклоняется к диск-жокею — и опять падает дождем «Абба» своим Happy new year, и прелестница с рептильным телом тянется… ко мне. Да, ко мне, любовнику вне гарема, вне закона — и опять, потянувшись, обозначив жаркое движение, отодвинулась, и длань просила милости, снисхождения.