Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

— Как Максимка?

— Умер, — просто сказал Шер, обычный врач, анатом и санитар. Он закурил, загляделся на море, в сторону Острова фараонов.

— Заболел? Или погиб?.. — мне вспомнилась Максимкины слова про скинхедов.

— Или, да. Погиб. В Каир.

— Тахрир?

Шер поднял удивлённо брови, кивнул.

Что говорить в таких случаях? Что-нибудь надо спросить. Спрашиваю:

— Он успел жениться?

— Нет, — ответил Шер, вздохнув. — Её отец против стал. Один за это, а другой — за это. Враги. Раньше были друзья, как братья.

— Жаль, хороший был парень. Веселый, шутил…

Я так и не научился говорить сочувственные слова, они мне кажутся фальшивыми. Хотя бы и от всего сердца. Но — слова.

— Да! — Шер просветлел лицом, готовый сказать что-то веселое: — А-а, говорил. Если свадьба нет. То…

— Уедет в Россию, — подсказываю я, — и найдет себе жену, бесплатно.

Шер смеётся, наконец-то:

— Ты тоже слышал?

— Как у вас здесь? — я огляделся. — Все нормально? Говорят, недавно напали на миротворцев? Акул нет? Туристов меньше не стало?

Шер улыбнулся, хмыкнул:

— Русские не боятся.

Сказал — как русский князь! Мы оба засмеялись, захлопали друг друга по плечам.

Уходя, я отдал Шеру весь привезённый шоколад, дюжину плиток разных марок.

— Хотел Максимке подарить. А теперь… Помяните. Это всё без спирта. С орехами.

Шер кивнул.

Я вышел на дорогу и зашагал уже знакомой дорогой. Из проезжающих машин кричали: «Taxi?»

Меня преследовал сладковатый запах дыма, послевкусие от посещения сакли. Вспомнил. В небольшом здешнем городке, где пришлось побывать, двигаясь автостопом из аэропорта, на одной из приморских улиц, усеянных мелкими магазинчиками, присутствовал такой же приторный дух, — я целеустремленно двигался к автобусной остановке, и сбоку ко мне пристроился и шел с минуту рядом молодой прилизанный араб, и как бы между прочим, глядя вдаль, приглушённо напевал-шипел: «Гашишш!.. Гашишш!..» — точь-в-точь как наши назойливые фарцовщики, ставшие уже историей.

Сегодня в Иерусалиме неважная погода, ветрено, но это, конечно, не из-за того, что я здесь, — я не верю в приметы: невелика птица, чтобы из-за ее прилёта портился климат святых мест.

Я не готовился, не знал, о чем буду думать, как буду себя вести.

Это состояние своеобразной наркотической легкости, невесомости, — назову его райским, хотя, вероятнее всего, в раю мне места нет.

Как там в пассивной молитве? — мол, что бы ни случилось сегодня со мной, всё Твоя воля, — и легко от безответственности…

Я здесь не по своей воле.

Но мало ли что, — раз оказался у Стены, надо что-нибудь делать — думать, говорить. Анестезия безответственности действует только где-то там… А здесь — ломка.

…Когда не знаешь, что делать, и нет времени обрести знание, делай как все, хотя бы для начала, чтобы оглядеться.

Я такой же, как все.

Смешно так стоять, руки на стену, осталось только развести ноги для типичной картины. Я прислоняю лоб к щели между камнями, куда только что вложил кокон — в соседство с белыми бумажными комочками, скруточками, похожими на шпаргалки, — и, наверное, о чем-то думаю.

Должен думать, потому что человек не может ни о чем не думать, стоя вот так, даже у простой стены, а не то что у Стены.

Насколько я понимаю в жизни, все, оказываясь в таком положении, в основном, просят. Просят и просят. За себя. За своих. За своё. Просят и просят. Особенно, когда приспичит. И думают, что чем яростней будут просить, тем больше к ним снизойдет. Мне это всегда казалось странным, если не смешным. Хотя, конечно, если человек просит за счастье, здоровье, благополучие близких, в этом ничего странного. Но мне всегда мысленно спрашивается: да кто тебе, чудаку, должен? С какой стати, о, попрошайка, клянчащий милостыню! А ведь тебя, наверное, учили, что, во-первых, нужно самому у всех попросить прощения. У всех, understand? Во-вторых, всем простить. Всем! Всем, убогая твоя голова, эгоист. Понятно? Знаешь, что такое — всем? А до этого — сделать добро: доброму или недоброму, или такому же, как ты, самовлюбленному идиоту. Кому-нибудь.

Я вжал голову в стену, отпустил руки, устроился поудобней. Вот так, кончился хенде хох, я уже не такой, как все. Моя дурная привычка (и стадо всегда обижается) — я нарушаю традиции. Впрочем, довольно хвастаться и злиться: всем стадам и стаям — прощаю. У всех табунов и отар — прошу прощения.

А вот теперь начнем, лоб в лоб.

Знаешь, Бог, ты, который сейчас… Витаешь над Стеной, или стоишь на ней, или этой самой Стеной воплощенный… Я, конечно, верю в то, что сейчас, как прилежный ученик, вызубривший правило, говорю. Но я верю в это умом, а не душой, то есть «верю», а не «верую». Достаточно ли этого? Достаточно ли для того, чтобы попросить тебя… Нет, не милости, не благополучия, не хлеба насущного. Попросить, чтобы я все получил и далее получал — по заслугам. Только по заслугам, без поправок на твою жалость, без блата. Вот и всё. Если я буду знать, что за всё мне воздастся — без милости и существенной отсрочки, тогда я и стану праведником, то есть настоящим Человеком, который родил тебя — для себя (прости мою крамолу). Чтобы обрести, если не покой, то смысл. Если я не прав, и ты знаешь, что это во мне говорит тяжкий грех — гордыня, раздави меня прямо здесь. Или дай шанс узнать больше — и раскаяться в только что сказанном, в непотребном поиске ответа на вопрос — что появилось раньше, яйцо или курица, кокон или бабочка, Бог или Человек. Но ты-то знаешь (поэтому мне не страшно, и я так дерзко развязан), что даже если я неправ, то неправ по искренности, а не по умыслу. Слушай, а так ли это важно — как я думаю по этому «статусному» вопросу. Чистосердечно заблуждаюсь, по воспитанию, по опыту жизни. И знаю… понимаю… умом, к сожалению, только умом (прости за повторы), что Ты должен быть. Мне легко это говорить, потому что я уверен, что большинство из тех, кто сейчас стоит у Стены, те тьмы народа, которые здесь уже были, и тьмы, которые будут, — они такие же несовершенные, то есть грешники, как и я, они не верят безоглядно, а просто ЗНАЮТ, что Ты должен быть. Даже если Я (человек) — твой творец, они ЗНАЮТ, что должно быть наоборот. Если было бы иначе, то эти тьмы давно бы построили третий Храм. Но они плачут и плачут. Тьма плачет и молится. Что на первый взгляд смешно: эй, подберите сопли, натаскайте камней, замесите тесто из земли, и постройте, подстройте, надстройте и настройте то, остатки чего оплакиваете. Но они плачут и плачут. Говорят (устали говорить и объяснять), что сначала нужно построить Храм в себе, а сложить камни — большого ума не нужно. Верно.

Говорят, что тебе уже вместо записок посылают СМС и электронные письма. Значит, процесс плача — бесконечен, ему не видно конца, он будет только видоизменяться, модернизироваться, но вряд ли совершенствоваться.