Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Это был кокон тутового шелкопряда, вытянутый, как торпедка, чуть примятый в двух местах, с маленьким шовчиком у сужения.

— Осторожно! — предупредила Марина, перекладывая кокон, как драгоценность, в огромную ладонь Иосифа. — Не приминайте!

— Даже дышать не буду, — заверил Иосиф, — бережно держа необычную капсулу с посланием для Стены плача, наклоняя голову и выгибая шею, как петух, восхищенно оглядывая то справа, то слева только что снесенное сказочной цыпкой золотое яйцо.

— Видите шовчик? — вдохновенно, на этот раз с нефальшивым волнением, заворковала Марина. — Это дырочка, через нее когда-то вылезла бабочка. Моя бабушка записочку вовнутрь вложила, ваткой пустотки уплотнила, утрамбовала, чтобы яйцо не мялось. Потом аккуратно зашила и покрыла прозрачным лаком. Лак для ногтей. Ювелирная работа! Вскрывать запрещено, последняя воля. Говорила, что написано чернилами, тоненьким пером, мельчайшим почерком, свернуто как школьная шпаргалка, свитком. Поэтому поместилось много… информации. Просит за всех и для всех. За всех людей, за мою маму, за меня и за себя, кончено. Мало того — что-то туда наговаривала, нашептывала, наколдовывала, словом, программировала, как сказали бы сейчас. Так и объясняла, Мара, там и за тебя! Ты непутевая растешь, так что для тебя эта записка может быть последним вариантом. Вот так и сказала — вариантом. Говорит, не тяни только, чтоб не опоздать. Только вот, как говорится, пока не приспичит — не созреешь. Вот я и созрела. И несу контрабанду через границы. Контрабандистка.

— Мара, это ваше настоящее имя? — вежливо перебил Иосиф.

— Так бабушка называла.

— Мне нравится.

— Зовите, как нравится.

— Хорошо, Марочка. А надеялась ли ваша оригинальная бабушка сама попасть когда-нибудь в Иерусалим? — Иосиф напоследок потряс возле уха коконом и возвратил сокровище Марине.

— В том-то и дело, что нет. Если бы сейчас — возможно. А тогда однозначно нет, вы же знаете. Сказала, что это сделаю я, ее внучка. Там, говорит, камни-то огромные, неровные, выбери щелочку поглубже, вставь попрочнее, да смотри не сомни! О, бабушка в своем репертуаре! Она говорила, что, во-первых, пусть частица меня, то есть ее, там будет.

— Это понятно, — пробормотал опять захмелевший Иосиф.

— Но главное, по ее убеждению, — продолжала Марина, — что из Стены информация богу подается напрямую, а те люди, кто к нему попадают, так сказать, на прием после земной жизни, еще неизвестно какую очередь выстаивают.

Все, в том числе и я, рассмеялись. Иосиф замахал руками:

— Знаю, знаю, что дальше. Ваша бабушка сказала, что, выстояв очередь в приемном отделении, и представ пред очи Всевышнего, она от волнения, возможно, не все выскажет, а потом еще небесные чиновники что-нибудь схалтурят с ее обустройством, там ведь тоже бюрократия, а по второму разу ходоков к Самому уже не пускают. А тут записка, пусть через много времени, но — напрямую. И Он это оценит и так дальше в таком же духе.

Марина состроила удивленные глаза, вскинула брови, но я знаю — она была действительно удивлена:

— Как вы догадались, чёрт побери?

— Во-первых, — смеясь, ответил Иосиф, — собираясь к Стене, не поминайте чёрта, а во-вторых, еврейские бабушки все одинаковые. Ваша бабушка была немного язычница. Ну, все люди в разной степени язычники, взять хотя бы бытовой фетишизм, все эти дарения на память совершенно пустяковых, или, иначе сказать, пустых предметов, предметиков, просто мусора. А вот всякое мумифицирование это уже более высокий порядок язычества, это я говорю для комплимента вашей бабушке, а через нее вам.

— Спасибо за бабушку!

— Так вот, в Египте, где мы сейчас с вами имеем счастье беспечно пребывать, греть животы и пить виски и прочую гадость, считалось, что если тело не мумифицировано, то никакого загробного мира не видать, как своих ушей. Поэтому всякий фараон с самого начала княжения был озабочен обеспечением для себя возможности именно такого отхода в мир иной, надежного и роскошного. Отсюда все эти великие захоронения: крепость, а в ней каменный кокон с куколкой фараона. Так что считайте, что в вашей капсуле от бабушки спрятан ма-а-ленький такой фараончик, сгусток информации, которая воплощается во что-то полезное только тогда, когда находит надлежащее место. Поэтому места погребения фараонов так охранялись. Но это, кончено, не спасало, большинство могил разграблено…

— Скажите, — просит Марина, — вот вы много лет прожили в Израиле, и все-таки возвратились. Это что?

— Всё просто, — небрежно отвечает Иосиф. — Знаете, как кошка себя ведет? Когда хозяин, допустим, вечером, приоткрывает дверь, до ветру сходить или как, кошка шмыг на улицу, думает, что там интересней — воля, мыши, коты. А потом, когда уже утром дверь опять открывается, хозяин на работу пошёл, кошка шмыг обратно в дом, думая, что там тепло, молоко, мыши и так дальше.

Совсем стемнело. Иосиф поворочался на пластмассовом кресле, лица его уже почти не видно, наверное, оно сейчас мечтательное:

— Когда двери приоткрылись, я уехал. И жил на земле обетованной два десятка лет, заработал израильскую пенсию. А по средствам массовой информации из России сплошные ужасы. Передел, бандиты, стрельба на улицах. Я, когда впервые после этих лет выбрался на родину, в Ленинград, который стал Петербургом, я с собой вез, вы не поверите, несколько газовых баллончиков! Вы меня поняли. Озирался по сторонам, начиная с Пулково, да что там, прямо с салона самолета! Вот так, озираясь, с баллончиком, вышел на Невский. А там!..

Опять скрипнуло кресло, наверное, Иосиф закинул руки за голову.

— Солнечный день, красота, девчонки в коротких юбочках! Смех, открытые лица! В кафе зайдешь — что изволите? Не тот мир, какой я покинул, и не тот, что видел через СМИ. Короче, я дождался пенсии, решил все вопросы с израильской женой, то есть развелся, и…Вернулся… А что удивительного? Душа-то в питерском дворике… Купил дом в пригороде…

— Но ведь… — начала фразу Марина, но не закончила.

— А какая это гармония, какой рай, когда душа и тело в одном месте! — пробормотал Иосиф и, собрав силы, пропел: — А не пора ли нам ба-а-ай?

Поначалу я вдруг решил, что мне нужно придумать ей какое-то альтернативное имя, чтобы не окликать ее так же, как это делал Сергей. При том что к Сергею я ее не ревновал. Это просто была блажь из серии непрочувствованного: как бы «так должно быть».

— Как тебя звали в детстве, альтернатива твоему паспортному имени была?

— Бабушка называла Марой. По-абазински это солнце, вот. Мне это очень нравилось.

— По-абазински…

— Это случайность, абазинов в семье не было.

— Мара… Хорошо, Мара-солнце. Мне нравится.

— Ты рано радуешься, — проверещало «солнце», вскинув подбородок и прищурившись.