Леонид Нетребо - Кокон для Стены Плача

Ее звуки и мимика мной еще не изучены.

— Жизнь покажет… — я стараюсь выглядеть бесстрашным.

— Потому что, — перебила женщина, которая, кроме Марины, уже была и Марой, — потому что это солнечное слово означает еще кое-что, точнее, чёрте что. И марево, и призрак, и дух-морок, садящийся на грудь и вызывающий удушье, и богиню плодородия и одновременно смерти, и еще какую-то гадость…

Далее я узнал еще кое-какие толкования имени (вернее, детского прозвища) женщины, с которой потихонечку, тихой сапой, связывала меня судьба. Эти мистические величины отложились во мне не лучшими своими отрывками. Например, Мара, в славянской мифологии, — богиня болезней и смерти (мор), ее храм находился под землей. Оказывается, любое славянское погребение — это храм Мары. Дольмены… И даже такая вот на первый взгляд дикость: «…жрицей храма Мары являлась дева Мария».

— И французское «кошмар» тоже от моего корня! Не передумал?

Сжав губы, глянула, как выстрелила, — и опустила веки. Ждет ответа на главный вопрос, имя тут ни причем. А я-то думал, что это я наступаю. Но рыцарю обратной дороги нет: честь и гордость, плащ и шляпа, гитара и шпага… и прочая ерунда.

— Ерунда! — сказал я как можно беспечней. — Не имя красит человека.

Ещё бы зевнуть.

Однако «Мара» не прижилось, я пошел на попятную: слишком неприятные, тягостные ассоциации даже для человека, не склонного к мистике, к суевериям. Тем более в свете последних событий, по результатам которых мы и оказались вместе. Марина так Марина! Не «Солнышком» же ее величать, таких слов в моем арсенале нет. Позже, когда я стал к ней неравнодушен (это, разумеется, не ревность, из которой следует нечто высокое, а простое чувство собственника), то мысленно величал ее уже по-всякому — то есть попросту «обзывал».

Чем сильнее мои эмоции, тем интенсивнее работает генератор эпитетов (на нём можно повесить бирку — «Фантазер и извращенец»).

«Вам нужна встряска!» — так сказал Марине частнопрактикующий доктор, а она передала его «рецепт» мне (своими словами — дурачась и кривляясь). Дескать, нужен удар, баня, шок. Взбучка физическая, эмоциональная — какая только возможно. Чем ярче стресс, тем больше у организма и души сил бороться.

Я не знал, что делать. Говорил, смехом: хорошо, буду тебя мять, тискать, бить, ругать, проклинать, обвинять. И она тоже смеялась: договорились, а насчет обвинять, проклинать, это я сама же тебе и помогу.

— А ты не будешь воспринимать это серьезно? — вопрос на всякий случай.

— Буду, а иначе какой смысл? Не бойся, не умру от обиды, я много чего в свой адрес уже слышала, тебе и не снилось. Наоборот, я тебя прошу, будь серьезней и откровенней, тогда поверю, и встряхнусь.

Я попытался было вводить ее в стресс, но ничего хорошего не получилось. Наверное, для успеха мероприятия нужно быть занудой, иметь скандальный характер. Но чего нет, того нет. И артист из меня… — иногда фальшивлю. Поэтому искренне раздражаясь, только себе и делаю «баню» — молчаливую, тягучую, иногда «по-чёрному».

Впрочем, у Марины, оказалось, были другие, более важные задачи, — и советы эскулапа отошли на задний план, а потом и вовсе забылись.

Главная ее проблема, в которой она не признавалась, а я не подавал виду, что догадывался об этой ее «задаче», состояла в том, что она пыталась во мне прочесть бывшего мужа. Во мне — его крупицы, его детали — от нашего общего.

Говорила: слушай, а ты был в ресторане, когда тому-то дали так, что он вверх тормашками и потерял сознание? А вот в стройотряде, когда он упал с лесов, ты где был? И если узнавала, что я как раз был рядом, принимал участие — она счастливо смеялась. Потом я стал привирать, благо это ничего не стоило, даже учитывая мой плохой артистизм — она охотно во всё верила.

Однажды она сказала:

— Высоцкий пел, мне нравилось в детстве… Мол, хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем. Что мы в другой жизни воплотимся неизвестно во что, в кого. И знать не будем о своей предыдущей жизни. Обидно, весь опыт коту под хвост. Но не поэтому я не хочу другой жизни. Даже если эта дурная. Следующая может быть еще ужасней. Вдруг родишься в голодной негритянской семье. Или тебя возьмут в заложники и будут пытать. Или…

Замолчала, и продолжила без всякого перехода:

— Ты знаешь, я поняла. Я делаю вид, что живу. Мне так легче. От осознания того, что худшее позади, да и вообще оно меня не касается. Как бы индуска. Во второй жизни. Я эгоистка, да? Извини за признание, ведь если я буду жить взаправду, то в чем тогда твоя роль? В громоотводе? Это было бы обидно тебе, я знаю. Да и невыносимо, наверное.

Я иногда ее не понимаю.

Позже проявились ее способности забывать. Причем, забывать не только то, что «нужно» забыть — то есть все свое порочное, что может угнетать совесть и, соответственно, отравлять жизнь, — но и простое житейское, что забывать не стоит. Человек, не знающий ее прошлого, мог вполне оценить ее забывчивость как обыкновенный склероз: она не помнила того, что сказала час назад, место, куда положила вещь, и так далее. Я не уверен, что это единственно результат «работы над собой», скорее всего, в сумме забывчивости нужно учесть последствия всех стрессов, а возможно и наследственные особенности. Кажется, этот «склероз» вполне ее устраивал.

— Ты именно тот, кого мне не хватало. Да-да! Сейчас у меня душа на месте, и я не хочу оглядываться. Но ты не мог появиться раньше.

Иногда ее разговор трудно назвать речью, скорее, это бормотание, переходящее в бред. Ну, бормочи, несчастная, если тебе легче. Только, мадам, будьте добры, не надо признаний в…

— Чем ты хорош по сравнению с теми, кто у меня был… Ты меня не любишь. И мне так спокойно. Значит, я не причиню тебе ничего существенно плохого.

Вот это другое дело, спасибо.

Один всего раз была встреча с ее матерью — она под пустяковым предлогом явилась, чтобы посмотреть, где и с кем на этот раз живет ее непутевая дочь. Удивительная похожесть. Но только внешне — фигура, походка (можно спутать со спины). Она даже моложе выглядит! Спокойная, уверенная, безгрешная — в этом ли соль отличия? У Марины тоже вздернут подбородок, тоже взгляд со смешинкой, но — притворство и напускной вызов.

Марина ненадолго оставила нас одних.

Женщина, занесшая в квартиру аромат полевой ромашки (простые духи от чистого тела), сказала, глянув куда-то в потолок: «А мне Серёжу очень жаль. Очень. Если бы у них с Мариной были дети… ничего бы этого не случилось».

Вздохнула, издав, чуть слышно, сладкий женственный стон, — повеяло душевностью и правдой.

В эту цветочную женщину, так вздохнувшую после простых человеческих слов, я, пожалуй, мог бы влюбиться. Или, даже, не влюбиться, а полюбить. Нехорошо, конечно, так думать в данной ситуации, но какого мужчину не посещают подобные, а то и более приземленные и более грешные мысли! Так что, ладно, было бы в чем каяться: она ушла (кажется, успокоенная), — а я перекрестился и забыл (не дай Бог таких треугольников!)