Александр Кожедуб - Мерцание золота

— Я вообще не служил, — раздраженно сказал я. — Офицер запаса после военной кафедры в университете. А ты небось подполковник?

— Полковник, — сказал Возняков, лег на кровать и укрылся одеялом с головой.

«Все они тут полковники, а я всего лишь старлей, — подумал я. — Какой с меня спрос?»

С этой сомнительной мыслью я лег в кровать и уснул.

На следующий день мы с Александром вошли в зал ровно в шестнадцать часов. Зал был полон. Председательствующий представил нас. Никто не захлопал.

— В президиум пойдем? — спросил Возняков.

— Лучше вот здесь, с краю, — сказал я.

Уже после первых выступлений стало ясно: подавляющее большинство в зале состоит из либералов. Так называемых патриотов здесь раз, два и обчелся, но сдаваться тем не менее они не собирались. На трибуну взошел писатель по фамилии Кутузов, и ядра в зале засвистели не хуже, чем при Бородине.

— Где здесь батарея Раевского? — наклонился я к уху Вознякова.

— Да это «Аврора» пальнула, — усмехнулся он. — Сейчас пойдем Зимний брать.

Но силы были явно неравны. Кучка патриотов едва сдерживала натиск превосходящих сил противника.

— Откуда здесь столько либералов? — спросил я Александра.

— Так это же Питер, — сказал Возняков. — Сначала революция, потом контрреволюция. Сегодня их день.

Собрание закончилось. Кутузов со товарищи пригласил нас в гости к Горбушину.

— У Глеба жена на дачу уехала, — сказал он. — Спокойно посидим, покумекаем.

Квартира Глеба Горбушина поражала не только своими размерами, но и полным отсутствием провианта.

— Зато выпивки много, — сказал Горбушин, вытаскивая из-под кровати ящик водки. — Не пропадем.

Мы с Возняковым переглянулись. В особняке Шереметева к представителям центра отношение было гуманнее.

— Может, сходить за хлебом? — предложил я.

— Да у нас закуски навалом! — сказал Горбушин.

Он достал из холодильника два помидора и плавленый сырок.

— Не в закуске дело, — вздохнул Кутузов. — Нужно, во-первых, отсудить половину Дома писателей, а во-вторых, хоть что-то оттяпать в Комарове. Народу у нас маловато.

— А мы область подтянем, — прогудел Горбушин, наливая в стаканы водку. — Главное, отделиться от исторических врагов. И в страшном сне не могло присниться, что Ленинград окажется в руках демократической сволочи.

— В чьих только руках он не был, — сказал Возняков. — Здесь сначала Распутина убили, потом Кирова. Короче, надо возвращать императора.

Он подтрунивал, и совершенно напрасно. У ленинградских писателей-патриотов положение на самом деле было аховое.

Но человек предполагает, а Господь, как говорится, располагает. Очень скоро яблоко раздора ленинградских писателей, которым был особняк Шереметева, исчезло. В Доме случился сильнейший пожар, и победители вкупе с побежденными оказались на улице. В чем-то мне этот факт представлялся символичным. В данный период общественного развития писателей выкинули с корабля современности. И сделали это не демократы с либералами, а некие высшие силы, я в этом был уверен.

Метаморфозы происходили не только во вселенском масштабе, но и в судьбах отдельных людей. В вагоне поезда, которым мы возвращались из Ленинграда в Москву, Возняков встретил одного из своих сослуживцев. Я мирно спал в купе, а Александр всю ночь беседовал со своим товарищем в тамбуре. Через полгода после этой поездки Возняков из перспективного теннисиста в одночасье превратился в банкира. Как мне рассказывали, он занимался финансированием наших войск на Украине. Одни части оттуда выводились, другие оставались на особых условиях, — там было чем заниматься. Как и Белугин, Александр теперь ездил на хорошей машине. При встрече он подавал руку, но было понятно, что в любой момент подобное панибратство может прекратиться. Слишком усталый у него был вид. А когда рядом с ним появился охранник, я и сам перестал его замечать. «Большому кораблю большое плавание, — думал я. — А писателю, появившемуся на свет в пинских болотах, трудно стать любимчиком Венеры или Аполлона, не говоря уж о Зевсе. Пощекочет своей бородой в застолье Бахус — и ладно».

Втайне я, конечно, рассчитывал на внимание какой-нибудь вакханки, которых во все времена полно рядом с Бахусом, но разве это можно считать улыбкой фортуны? Улыбки у Вознякова с Белугиным.

Страна погрузилась в пучину девяностых. Как и абсолютное большинство граждан, я выживал, а не жил, но это меня не пугало. Все-таки мне было чуть за сорок, а в этом возрасте человеку не свойственно впадать в уныние.

— Ну и куда мы теперь будем ездить? — спросил меня Иванченко, когда я столкнулся с ним во Внукове.

— А что такое?

— Домов творчества не осталось. Ялта, Коктебель, Пицунда и Дубулты уже заграница.

— Действительно, — почесал я затылок. — В России, кроме «Малеевки», больше ничего нет.

— Переделкино. Но зачем оно, если у нас Внуково?

Это была чистая правда. Домов творчества во всех перечисленных местах было жалко, но меня больше беспокоило Внуково. Оно тоже загибалось, и так же стремительно, как и СССР.

Сначала закрылся буфет, затем отключили котельную, и прошлую зиму наш поселок пережил только благодаря Шиму. Он велел, во-первых, не отключать электронагревательные приборы, а во-вторых, в сильные морозы постоянно сливать воду из бачков в туалете.

— Главное, чтобы не замерзла вода в стояках, — сказал он. — Выживем только в том случае, если сохраним систему отопления.

— Но ведь это не последняя зима, — сказал я. — Какие у нас перспективы?

— Я договорился, чтобы к нашим коттеджам подвели газ.

— Откуда здесь газ?

— Миллионеры тянут к себе на участки трубу. Через наш поселок сделать это гораздо дешевле, чем в обход. Я говорю: прокладывайте через нас, но ответвление к каждому коттеджу. Они согласны.

— А что Литфонд? — спросил я.

Это был ключевой вопрос. Судьба писательского поселка была полностью в руках руководства Литфонда.

— Бобенко хочет нас продать.

— Как продать? — поразился я.

— Целиком, — пожал плечами Шим. — Размораживается отопление, мы отсюда выезжаем, и он втихаря продает поселок какому-нибудь «Лукойлу». Сейчас все так делают.

Это было похоже на правду. Общественную собственность сейчас не продавал только ленивый. А Бобенко на ленивого похож не был.

В писательское сообщество он попал по разнарядке. Бобенко работал инструктором райкома партии. Однажды его вызвало начальство и велело отправляться на службу в Московское отделение Союза писателей.

— Какой из меня писатель? — стал отнекиваться Виктор Иванович. — Я и книг-то не читал.

— А вам и не надо читать, — сказало начальство. — В школе небось Толстого проходили?