Александр Кожедуб - Мерцание золота

— Мои подворотни в Минске, — сказал я.

Мы засмеялись, но как-то невесело.

— В этот раз обойдемся без подворотен, — посерьезнел Иванченко. — Встретитесь с руководством, послушаете, что они скажут. Ленинград сложный город. Одни Зощенко с Ахматовой чего стоят.

— А Гумилёв? — сказал я.

— Того вообще расстреляли, — согласился Иванченко. — Есенин специально поехал туда вешаться, в Москве не захотел. Короче, сам все увидишь.

Я подумал, что повеситься можно где угодно, но спорить не стал. Действительно, лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.

Русскому человеку не побывать в Питере — это что в церковь не сходить.

И мы с Возняковым поехали в Питер.

Александр всю ночь в поезде кашлял, кутаясь в шарф. Выглядел он плохо.

— Надо было дома оставаться, — сказал я. — Подумаешь, раскол в организации.

— Ничего, — улыбнулся Возняков, — до завтра оклемаюсь.

Мы с ним встречались в Коктебеле. Александр играл в теннис, в то время как остальные писатели валялись на пляже. Теннисисты тогда были настоящей элитой в писательском сообществе. Они даже в столовую ходили с ракетками. Я подозревал, что некоторые из них ракетки держат исключительно для столовой, но доказательств у меня не было. Я не играл в теннис.

— На корте простудился? — спросил я Александра уже на вокзале.

— Сейчас не до тенниса, — вздохнул тот. — Сам видишь, что за времена наступили.

«Октябрьская» была старая гостиница в прямом смысле слова. Паркет в коридорах скрипел сильнее, чем в ялтинском Доме творчества. Мебель в номерах дышала на ладан. Буфетное меню было таким же скудным, как и в первые годы советской власти. Впрочем, тогда оно вполне могло быть богаче, ведь недобитые буржуи, коими и считались писатели, большевистские буфеты сравнивали с царскими. Даже я понимал, что это сравнение некорректно.

Первым, кого я встретил в гостинице, был публицист Ярослав Голованов. Он нес к себе в номер стакан кипятка.

«Если уж этот кипятком питается, что говорить об остальных?» — подумал я.

У меня в сумке лежала бутылка водки, но я в этом пока никому не признавался. К концу командировки станет ясно, с кем ее пить и нужно ли вообще это делать.

В Союзе писателей на Воинова нас принял председатель организации Владимир Арро. Я смотрел спектакль по его пьесе «Смотрите, кто пришел». Он мне понравился, но говорить об этом сейчас было не с руки. И сам Арро, и два его заместителя, и даже интересная дама, присланная из райкома партии оргсекретарем, сильно нервничали. Похоже, завтрашнее собрание было для всех большой неприятностью.

— Организация со старейшими традициями, — сказал, покашливая, Возняков. — Как ни относись к Тихонову с Прокофьевым, они большие поэты.

— А нобелевским лауреатом стал Бродский! — расхохотался Валерий Петров, один из замов.

— Тоже ваш, — хмыкнул Возняков.

— Да мы еще вчера с ним неделимых женщин делили, — скривился Петров.

Я понял, что лауреатство Бродскому в Ленинграде простили далеко не все.

— Идите лучше пообедайте, — посмотрел на Петрова Арро. — У нас в Доме хорошая кухня.

— Не хуже, чем у нас? — встрепенулся я.

— Нет, — хором сказали Арро и Петров.

Мы прошли в ресторан. Я с любопытством озирался по сторонам. Дворец Шереметева был совсем не похож на особняк Олсуфьева в Москве, и в то же время в них было что-то общее.

Один из посетителей ресторана шатался от стола к столу с явным намерением устроить скандал.

— Наш поэт, — сказал Петров. — Талантливый парень, но пьет.

— Не пьют одни бездари, — согласился Возняков.

— Позавчера в ЦДЛ подрались Уткин с Василевским, — сказал я.

— И у нас дерутся, — кивнул Петров. — Может, перестанем, если по разным организациям разойдемся?

— Это вряд ли, — почесал я затылок. — Хотя чаще всего дерутся друзья, а не враги.

Петров с Возняковым вынуждены были со мной согласиться.

Я продолжал смотреть по сторонам. На днях об особняке Олсуфьева мы говорили с парторгом московской писательской организации Иваном Ивановичем Козловым. Он был сопровождающим лицом дочки Олсуфьева, приезжавшей в Москву то ли из Берлина, то ли из Лондона.

— Ну и как, узнала особняк? — спросил я.

— Конечно, узнала, — сказал Козлов. — Говорит, вон там, на втором этаже, наша детская была. Им с сестрой иногда разрешали смотреть с антресолей на танцующих внизу гостей.

— Где была детская? — заинтересовался я.

— На антресолях в Дубовом зале. До сих пор считалось, что там проходили заседания масонской ложи. А на самом деле это детские комнаты. Их с сестрой перед сном выводили посмотреть на танцующих.

— В строгости воспитывали, — позавидовал я. — Значит, у нас в доме не было никаких масонов?

— Нет, только на балах гуляли, — сдвинул мохнатые брови Козлов. — Ну и догулялись. Но самое интересное не в этом. Бабуля про императора Александра III рассказала.

— Он тоже сюда захаживал?

— Да они с Олсуфьевым были ближайшие друзья! — Иван Иванович оглянулся по сторонам и понизил голос. — Гардеробную внизу знаешь?

— Конечно, — сказал я.

— Тогда это была каминная комната. Император приезжал, они с графом спускались вниз и запирались в каминной.

— Зачем?

— Пили вдвоем! Никого не впускали — ни гофмейстеров, ни шталмейстеров. Охрану, и ту на улицу выгоняли. Только за водкой в магазин денщиков гоняли.

— Наверное, денщика у государя не было, — подергал я себя за ухо. — Да и не водку пили, а шампанское. Но история занятная.

— Еще бы, — сказал Козлов. — Шампанского у меня нет, а водки выпьем. Закрой дверь.

Я безропотно повиновался. Традиции надо чтить, пусть они и восходят к Романовым.

— А в вашем дворце император бывал? — спросил я Петрова в ресторане шереметевского дворца.

— Наверное, — пожал тот плечами. — Кто только здесь не бывал.

— Странно, что ваш дом имени Маяковского, а не Блока или хотя бы Ахматовой.

— Так ведь в тридцатые годы давали имя.

Да, в тридцатые годы даже Пушкин не мог сравниться с Маяковским, не говоря уж о Блоке с Ахматовой.

— Предприниматели среди ваших писателей появились? — еще раз посмотрел я по сторонам.

— Я таковых не знаю, — сказал Петров.

— А у нас есть, — похвастался я. — Медальеры.

— Кто-кто?! — уставился на меня Петров.

— Медали из драгоценных металлов делают. Например, Белугин.

— Не знаю Белугина ни писателя, ни медальера, — сказал Петров. — Наши любят куда-нибудь за границу смыться. В крайнем случае выпить водки.

— Это все любят, — согласился я. — Даже масоны.

Масонов я упомянул, конечно, для красного словца.

Мы поужинали и разошлись. Собрание было назначено на завтра.

— Ну и что мы там будем делать? — спросил я Вознякова в гостинице.

— Ничего, — пожал тот плечами. — Послушаем, как они поносят друг друга, и разойдемся, как в море корабли. Ты не на флоте служил?