Юрий Цыганов - Гарри-бес и его подопечные

Так и жил. Поест, кровушки хлебанет и на боковую.

И солдат успокоился. «Все это мне привиделось, — думает, — во сне кошмарном. Да и что там уж такого быть могло, собственно говоря, а?»

В ответ — тишина. Он и забыл обо всем.

А тут службы срок кончается. Пора домой возвращаться. Собрал солдат чемодан, награды, какие были, на грудь прикрутил, с товарищами попрощался и пошел себе с Богом на вокзал.

А идти далеко. Лесом, полем, через овраг, потом на трамвае. Утомился солдат от такого пути. Видит к трамвайным путям кабачок притулился.

И Гарри-бес весь извелся. Растрясло его в солдате, тошнит. Он рожу из Егора высунул, пальцем в кабак тычет.

— Видишь, — говорит, — служивый, — кабак! Не выпить ли нам чего с возвращением.

«И то, — думает солдат, — чего ж не выпить, когда дело такое. Два года меня мудохали да изводили, кирзовой кашей да тухлыми щами кормили, ночью по тревоге почем зря поднимали, зимой морозили, летом парили, строем водили да всякую муть петь учили, в караул к сараюге своей дырявой ставили, ползать в грязи да бегать в пыли заставляли. Как же после разлуки такой забубенной да и не выпить? Неестественно это будет и ненатурально».

Заходят они в кабак, а там уж ихнего брата служивого полным-полно. Пиво пьют, водкой запивают, нарадоваться не могут свободе слова и фактическому освобождению.

— Здорово, братва! — орет Егор. — Как она, водочка, сладка ли?

— А какой же eй быть, — отвечают. — Иди к нам, братан, уж мы тебя приветим!

Взыграла кровь в Егоре, потеплело внутри от угощения. Эх, думает, хорошо-то как!

— Ты в каком лесу служил, — спрашивают Егора, — в дремучем али так себе, в близлежащем?

— Ха, в близлежащем… скажете тоже! А в дремучем не хотите? Да на болоте, да климат паскудный, да комары убийцы, да прапорщик собака.

— Вот и ладушки, — думает Гарри, одевая сюртучок и застегиваясь на все пуговки, — вот и славненько. Полетаем сегодня, косточки разомнем.

И шепчет Егору: «А ты возьми полный стакан да и выпей. Вот уж веселья, вот радости будет».

А что? Не мы ль жертвою пали в борьбе роковой? Хватил стакан Егор… и понесла его нелегкая во тьму окольным путем.

Подхватил его Гарри, поволок кривыми дорожками да темными закоулками к цели заветной в глубь страны.

Долго ли, коротко бродили они по местам непонятным, поездом ехали, автостопом передвигались, водки море в себя опрокинули, пока не попали в местность примечательную и нам небезызвестную.

Идет Егор по Сретенскому бульвару, помят и понур. Сапоги до дыр истоптал, шинель лохмотьями висит, в глазах скорбь и неприятие жизни. Как есть — пьяница шелудивый. Мотает его со стороны на сторону. Куда попал — сам не знает. Да уж теперь все одно.

А Гарри вокруг вьется, то в спину толкнет, то в бок — в нужном направлении выводит. Задумал негодяй погубить солдата…

Сретенку пересекли, он его опять в бок — в переулок потемней поворачивает да во двор заводит. Остановился солдат у камня серого, смотрит, а камень чудесным образом сам собой сдвигается.

За ним черный провал.

Испугался солдат, бежать хочет, да ноги не служат, в землю вросли. И говорит тогда Гарри: «Все, пришли, солдат. Здесь твой дом». И толкает Егора в спину.

Полетел солдат в провалище. Сколько летел, одному Богу известно. Может, сутки, а может, и трое. А может, и целый месяц.

Очнулся Егор в том темном омуте — испугался. Засосала его страшная трясина в чрево свое, ах засосала!

Приоткрыл глаза, огляделся кругом — зала просторная. Сам он на диване вроде лежит пледом укрытый. У изголовья светильник с абажуром. Кругом пыль многолетняя, паутина свисает да плесень по углам.

А напротив на стуле Гарри. Ручки сложил, ликом кроток, выражение на лике угодливое. Выражение такое, что будто Егор в забытьи, а Гарри как бы в испуге и переживаниях.

— Как самочувствие, а? — спрашивает Гарри как бы участливо.

— И ты еще спрашиваешь, песий сын, — хрипит Егор.

— Если водицы испить, так я вон поставил в ковшике. Холодненькая. Здесь родник из-под земли бьет. Так что с водицей проблем нет.

— А с водкой?

— Что с водкой?

— Проблемы есть?

— Проблем нет. Водка есть.

Встрепенулся Егор: где? где?

— Так вот же она….

Смотрит Егор, глазам не верит: бутылка непочатая на столе стоит завода «Кристалл». Рядом стакан.

— Ну ты фокусник… а закусить?

— Чего изволите-с?

— Лимон изволим.

Испарился Гарри, через минуту-другую появляется с лимоном в руке и пачкой пельменей.

— Экий ты шустрый. А это зачем?

— Питаться тебе надо. Вон худой какой. Я сейчас отварю порцию, а ты лежи пока, опохмеляйся.

— Черт с тобой, валяй. Только интересно знать, с чего такие милости?

— Ты мой последний шанс. Я тебя оберегать намерен.

— Это так-то ты меня оберегаешь? Да? Кинул в омут заплесневелый, водкой накачал… К свету хочу! На чердаке лучше жить, чем в дыре твоей подлой.

— Нельзя нам на чердак. Оттуда упасть можно. А здесь хорошо, тихо… Работать начнешь, совсем просветлеешь.

— Работать? Уж не на тебя ли?

— Дворец золотой возводить будем, во благо Отчизны. На вот, ешь пельмени… горяченькие.

— А горчица?

— Нет горчицы.

— А ты слетай на тот свет, пошустри. И сигарет прихвати. И шампанского. И закуски всякой. Новоселье справлять будем. А я соседей пока обзвоню. Не с твоей же угодливой мордой праздновать.

А соседям и звонить нечего. Люди творческие — интуиция, как у волков. Нюхом праздник чуют. Не успел Гарри закуску разложить, в дверь скребутся. Корпус быстрого реагирования десант высадил.

Ох да эх раздается у входа.

— Иди открывай, — говорит Гарри, — первая партия. А я в тебе пока посижу. Инкогнито.

Открывает Егор дверь — стоят двое. Бороды с проседью. Из всех карманов портвейн торчит. Бутылок пятнадцать.

— Циолковский, — сказал Циолковский.

— Мичурин, — сказал Мичурин. — На огонек зашли.

— Где это вы огонек увидели? — спрашивает Егор.

— Мы не увидели. Мы предопределили.

— По какому поводу гуляем? — интересуется Мичурин.

— Русская болезнь кривизны — запой, — говорит Егор.

— Эт мы понимаем, — говорит Мичурин.

— Аналогично, — говорит Циолковский. — Нам здесь нравится. Мы у тебя поживем недельку.

«А вы нам не очень, — ворчит Гарри, — с вами не только дворца, сараюги кособокой не построишь».

Только бутылки откупорили — стук в дверь. Открывает Егор — на пороге мужик веселый. Кучерявая борода, как у ассирийца.

— Ты кто?

— Птица, — говорит Птица. — Большого полета. Хошь стихотворение прочитаю? Сегодня написал. С живой природы скопировал. Вo:

Ха-ха-ха-ха! По-моему гениально!

— Ты поэт?

— Не, певец. Горя народного. Помузицируем? — И достает из кармана початую бутылку «Рояля».