Юрий Цыганов - Гарри-бес и его подопечные

Только по стаканам разлили — cтук в дверь: «Открывай, полковник!».

Открывает Егор — мужик веселее прежнего. Босой, в цветастых шортах, с хризантемой в руках.

— Туз, — представился Туз, — узник Матросской тишины. В недавнем прошлом. Ныне вольный садовник.

— А почему бос?

— А-а, мелочи жизни… Я ей сказал: давай 45-й. Я хоть и низкий, а нога у меня — во! Нет, засранка, 44-й подсунула. Я ходил, ходил — ноги огнем полыхают — вышвырнул к чертовой матери. Теперь хорошо, стакан нальешь?

Только чокнулись за процветание государства Великорусского — стучат. Открывает Егор — мужик тихий. Без бороды, одет скромно, в карманах ничего.

— Коля, — представился он, — Талала. Я не опоздал? Очень кушать хочется…

— В самый раз, — отвечает Егор. — А кушать что будешь? Портвейн, «Рояль», водку или шампанское?

— Портвейн буду, если можно…

Только выпили за народ Богоносец, великомученик — треск и грохот раздается у двери. Вся компания с лица спала. Птица бутылки под стол прячет. Открывает Егор — мать честна! — баба шикарная.

В бусах, перьях, пальто с разрезом. Из разреза бедро, как облак, смотрит вызывающе.

— Ой, мужик какой, — заворковала баба, — хорошенькай, тощенькай… Откуда залетел к нам, сокол ясный?

— Из леса дремучего. Егором звать.

— Ах, — представилась баба, — царевна я. В смысле голубых кровей и тонких восприятий. По соседству живу. Маюсь с одним шалопутом. Хоть и боярин, а пьет, как троглодит, — ведрами. Он не у тебя?

— Не знаю. Тут много разных.

Влетела царевна в залу:

— А-а-а-а-а, ненаглядные, с утра пораньше… Где он?

— Эх.

— Ох.

— М-м-м-м-м…

— Еще не приходил, — сказал Коля Талала и вздрогнул.

— Обманул, змей! Трое суток по следу шла, а сейчас как сквозь землю провалился. А след, между прочим, сюда вел.

— Не гневись, государыня, — сказал Циолковский, — выпей лучше шампанского, расслабься…

— Нельзя мне расслабляться. Родовое гнездо стеречь надо от разбойных поползновений.

— А мы че? — обиделся Коля — Ни че… У нас все свое.

— У вас свое только глотка.

— За присутствующих здесь дам! — высунулся Мичурин со стаканом. — Дай я тебя расцелую, царевна грез моих и сладость сновидений…

— Ты «Агдам» свой целуй, здесь присутствующий. У меня свой целовальник есть. — Повела глазами царевна, — ах! — полыхнула звездой в Егора. — Только прячется… Ладно, кореша, скукотища у вас, аж у в ушах звенит. Никаких восприятий. Погнала я. К Итальянцу заеду, может там залег мой антихрист. А с тобой мы подружимся, — курлыкнула царевна Егору. — Я, знаешь ли, змея по гороскопу.

Только выпили за ожидаемое процветание угнетенных — стук в дверь. Открывает Егор — мужчина тонкой наружности в кожаном пальто. Печален и тих.

— Корней, — представился он. — Зайти можно?

— Сколько угодно, — сказал Егор, — тут, очевидно, все ваши друзья… Новоселье празднуем.

— Прекрасно… — сказал Корней. — Только друзей у меня нет. И не было никогда.

Но друзья так не считали.

— О, — кричат, — кто к нам пожаловал! Какие люди!

Циолковский стакан наливает, а Коля Талала слезу пустил.

— Тут, — говорят ему, — царевна накатила волной бурлящей, тебя, голубя, искала. Серьезная у тебя тетка. Не тетка — Голгофа. Завлечь тебя жаждет в пенаты родные, воспрепятствовать торжеству и величию нашего застолья.

— Я знаю, — говорит Корней — но никогда… никогда, никогда англичанин не будет рабом!

— Да ты кто такой, чтобы мной командовать! — вскинулся вдруг Коля и выпил. — Я выпил за писателя Антуана Экзюпери, — пояснил он. — Во мне, может, тоже Моцарт течет… И мы еще полетаем!

— В тебе Моцарт сидит, мух давит и ест. А летать буду я — Птица Асс!

— Пива хочешь, летчик? — сказал вновь примкнувший гость, пробравшийся к застолью незаметно, мелкий и востроглазый. — Без пива какие полеты?

— Я выпью шестьсот бутылок водки и сохраню чистоту отношений. Я так сказал — Птица. А ты выше табуретки не прыгнешь. Сиди под ней, мух лови, трусы штопай.

— Кто не прыгнет? — сказал востроглазый и прыгнул. Да так хорошо прыгнул, что перелетел через Птицу, приклеев по пути громовержцу под глаз аккуратный синячок с кровоподтеком.

— Прыгучий, падла, — сказал Циолковский.

— Каскадер в натуре, — сказал Мичурин.

— А-а-а-а-а!! — из распахнутых зарослей Птицыной бороды обрушилось нечто ошеломляющее. Исторгнутый звук был непомерно грозен. Он зародился в сердцевине безумца и, вырвавшись на волю, наполнил всю залу: — Ах ты спирохета ползучая, я ж тебя испепелю своей личностью, — и пошел напролом, вращая зрачками.

— Господа! — сказал вдруг Гарри из Егора, громко и леденяще. — Хочу заметить, что наш дом имеет добропорядочную репутацию. И я не позволю всякому фрайеру делать из гостеприимной гостиной полигон для дешевых страстей и прочих амбициозных прикидов. Смею заверить, я найду способ защитить свое доброе имя от всевозможных поползновений и тому подобных инсинуаций.

А вас, господин певец горя народного, я отдельно обличаю, как фанфарона и мудазвона, и предупреждаю, что ваш неуравновешенный пафос действует на меня угнетающе. И если вы, милостивый государь, не угомонитесь, то извольте стреляться тот час же с десяти шагов. Через платок. И не сомневайтесь, я продырявлю вас, как того парня Вову Ленского, с первого же выстрела.

— Логично, — сказал Мичурин.

— Малыш, ты мне нравишься, — сказал Циолковский, — все сильней и безнадежней…

— И еще, — сказал Гарри уже миролюбиво, — если у кого-то возникнет желание попрыгать, полетать иль с бухты-барахты взбелениться — милости просим — по соседству мертвецкая, постоянная температура — ноль.

Все посмотрели на Колю Талала. А Коля в это время как бы незаметно для самого себя, как бы невзначай, как бы в задумчивости доедал последнюю пельменину из общего котла.

Народ возмутился, естественно.

— Он сожрал общественные пельмени!

— В мертвецкую антихриста!

— В мертвецкую его, в мертвецкую!

— Позвольте, — сказал тогда Егор, — минуту внимания. У нас провинившихся двое: Птица Асс и Коля Талала. Сегодня праздник, и одного мы можем простить. Вопрос — кого?

Но, не дослушав сказанного, народ возопил, указывая на Колю:

— Его, его в мертвецкую!

— Но вина Птицы несоизмеримо больше, — возвысил голос Егор. — Он нарушил покой дома и достоинство его обитателей, тогда как Коля всего лишь голодный. Так кого мы должны простить?

— Пти-и-и-цу!

— Одумайтесь, безумцы! Мучительное раскаяние посетит вас уже завтра, но будет поздно. Я последний раз спрашиваю, кого мы должны простить?

Как раскаты грома прокатилось по зале:

— Пти-и-и-и-и-цу-у-у-у!!

Егор отвернулся и подсел к Корнею.

— Не печалься, — сказал Корней. — Испанцы говорят в таких случаях: момент истины.