Юрий Цыганов - Гарри-бес и его подопечные

Да я уж лечу де-факто, как сокол-герой, натурально вцепившись в штурвал, и всматриваюсь в даль цепким оком. И все эти рассуждения о фатальной развязке выглядят, по меньшей мере безответственно. Hелепo они выглядят и малодушно. И это меня не красит.

Сейчас же, как никогда, нужно сгруппироваться и бдеть! Да, приборы барахлят, рычаги заклинило, связь с Землей прервалась, напарник катапультировал. Но я-то что, собственно говоря! Тварь дрожащая или наоборот? Вот вопрос, на который необходимо ответить.

Бросить аппарат и смыться? Зависнуть под спасительным куполом и с позором приземлиться в какой-нибудь чуждой пустыне? Чтобы первый же встречный абориген с презрением плюнул в мою сторону, мол, что же это ты, такой-сякой шнурок, не выдюжил, характера не проявил!

И куда мне тогда идти? В какую нору залечь? В какой стог закопаться? В какое забытье впасть? Это ж сколько надо выпить, замутить свою память настолько, чтобы не встал на утро жестокий и гневный вопрос: как ты посмел?

Да никакая водка не сможет смыть тот позор, ту страшную утрату, на которую я вдруг малодушно решусь.

Нет, не для того я взялся за это трудное дело, совсем не для того мои герои появились на свет, чтобы так бездарно уйти в небытие. И если уж суждено нам погибнуть во вселенской пустыне, окоченев от хлада и кислородного голодания, в атмосфере страха и одиночества, то всем вместе.

Мы будем умирать от удушья и вспоминать заливные луга нашей Родины, протяжные и грустные песни, которые пел наш народ. Вспышками будут проноситься в угасающем сознании далекие, милые с детства картинки: и ель сквозь иней зеленеет… чернеют избы тут и там… чуть золотится крендель булочной… И спокойно умрем, улыбаясь, как дети.

Это будет, во всяком случае, честно.

Но до этого пока не дошло. Пока есть надежда, не следует впадать в уныние и предаваться фатальным фантазиям. Чиню приборы и пересчитываю команду (алкоголиков и неврастеников беру на заметку). Навожу строжайшую дисциплину и насаждаю единовластие. Выступаю перед командой с краткой разъяснительной речью.

Говорю так: «Мы совсем одни. Вокруг хлад и мрак, скорбь, боль и отчаяние. Дикость нравов и культ золотого Тельца. А вы, как я заметил, публика рефлексирующая и себе на уме. Начнете высказываться и лезть на рожон — нам конец. Проявите терпимость и хладнокровие — есть шанс выкарабкаться. Командиром назначаю себя, поскольку тут двух мнений быть не может. Все остальные равны перед судьбой и волей создателя. А теперь сидите смирно и ждите приказов. Я разберусь с каждым».

Вот так. Коротко и доходчиво. Решительно и несомненно. Как и требуется от командира корабля.

Начнем все с начала.

Том второй, глава первая…

Первый том так и останется памятником, безвременно ушедшему от нас коту Баюну. Это только в сказках они песни слагают да цепями гремят. В действительности все проще и страшнее: они безвозвратно уходят.

Но знай, приятель, начатое тобой будет продолжено. Я подхватил эстафету из твоих стынущих рук (лап) и уж лечу де-факто. Куда — не ведаю. Зато решительно и несомненно. А это главное.

Главное в нашем деле поменьше думать и рассуждать. Что, да зачем, да отчего вдруг такое? Написал строчку от избытка познаний — уже радость. К ней другая присоседилась — восторг!

Смотришь, тип какой-то спонтанный прорывается напрямик в роман. Зайдет и сядет. Кто его звал? зачем он здесь нужен?

Космат с виду, темен, двух слов о себе толково не скажет. Пьет, естественно, залпом, матерится. Другой бы выгнал его к чертовой матери и дверь запер. А я не могу. Буду сидеть и слушать его вялую болтовню. А как его выгонишь, когда на улице мрак, хлад и криминальная атмосфера.

Одного пригреешь, за ним другой. Смотришь, потянулся люд к источнику вдохновения.

А когда наберется их легион, поговоришь с каждым — ага! все не так плохо. Бутылку еще выставишь — такого наслушаешься, что будьте любезны.

Врут, конечно, не таясь. Ну, так ведь оно что? А оно и есть то, что надо, оказывается. Оказывается, это правда такая. Потаённая.

Оказывается, у них все так же, как у Гамлета с Болконским. Потемки космические и бездны души полифонические. А каких Обломовых мне наблюдать приходилось! А какую феерическую околесицу нес, не далее как вчера, Веня Ерофеев. А как восхитительно молчал князь Мышкин. А как самозабвенно крушил все устои бледный Эдичка, доставая из сапога финский нож. Не говоря уже о Дубровском…

А к вечеру женский образ проявляется. Тоже спонтанно. Вглядишься повнимательней в сидящую публику, лорнет наведешь, фокус подстроишь: сидят красавицы — Настасьи Филипповны через одну. Остальные Маргариты в виде ведьм и Татьяны в виде жен. И прочие неразгаданные тайны. Бери и разгадывай хоть всю жизнь, все равно ничего не поймешь.

Да и не нужно ничего понимать. Как говорил Корней, герой предыдущего тома, «не мое дело знать». И был абсолютно прав.

Кстати, этот мог высказаться. Ошарашить трезвостью наблюдения и пытливостью ума. Не говорит, а из лука стреляет. Прямо в яблочко, наповал. Сразу видно — порода.

Жаль только фамилию кот утаил. Я, правда, порылся в первоисточниках, выяснил, из каких корней его ветви зазеленели. Благословенная поросль доброго корня!

Жил когда-то, давным-давно (когда еще Иван Грозный под стол пешком ходил) честолюбивый и смелый конюший боярин, князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, подозреваемый в сердечной связи с матерью Иоанна Еленой. Славный был воевода. Литовцев, заклятых врагов наших, трепал и морил без счета. И вельможа был истинный, радел о пользах государства. Но стал жертвою заговора властолюбца Василия Васильевича Шуйского. Не праведный суд, но беззаконная лютая казнь стала жребием несчастного. Заковали его в цепи да уморили голодом в темнице сырой.

Так вот, доводится мне, что из этих могучих корней наш Корней пророс. Фамилия, правда, изрядно пообтрепалась и поредела. Peвoлюционная сабля расчленила ее многослойность. Вихри враждебные раскидали Телепневых с Оболенскими по разным материкам. Осталась одна Овчина. Ею и укрылся Корней. И живет теперь, как бомж, под землей. И ничего. Ему нравится. Картины его недавно Русский музей приобрел. Развесили в зале, а внизу табличка: «К. Овчина».

С царевной Ах также разобрался. В миру Марфа Вавилонская, она крепко сидела на царстве. В понятиях не сомневалась и отчетливо представляла, что ей от жизни востребовать. До сих пор не нашлось смельчака в здравом уме и твердой памяти, который бы рискнул перейти ей дорогу.

Таких история не трогает, а вихри враждебные их стороной облетают. Потому как прошлого у нее не было и быть не могло. Она самозародилась из собственных созерцаний и потребностей.

Да, такое случается в смутные времена.