Юрий Цыганов - Гарри-бес и его подопечные

Так и стали жить. И ничего. Некоторые по коммерческой части преуспели — деньги из воздуха научились добывать, другие по артистической — виртуозы.

Короче, все у них случилось в итоге: и райское наслаждение, и клубника с шоколадом да шампанским в придачу. Говорят, их русские поэты этим добром подкармливали.

Вот такой материал удалось откопать о далеких Егоровых предках. Время пришло и о самом Егоре подумать.

Замечу только, что слышал Егор порою зов неясный да влечение тайное. И не было ему покоя тогда. Ломает и бьет его страсть роковая. Не знает, куда себя деть. То ли песню затянуть, то ли костер разжечь, то ли напиться да украсть что-нибудь стоящее и уйти в туман за кибиткой кочевой.

Однако вступление затянулось. Пора и честь знать.

Пора окунаться непосредственно в повествование. Открыть ворота для доступа широкой общественности, запустить, так сказать, в закрома. Ленточку перерезать. Посмотреть, чем там Гарри-бес занимается. Предать огласке его тайные помыслы и дела.

Все. Как говорили древние мореплаватели, уходя в странствие: «Едем в путь!».

Лежит Егор в подземелье, приваленный камнем, в Черную дыру неотрывно смотрит. А над ним Гарри-бес клубится и пламенеет во всем своем блеске.

Обрел бес былую мощь и величие. Высосал из Егора все его силы, наблюдает теперь на корчи и муки несчастного, ждет развязки с безучастным вниманием.

Гарри давно уж подобрал себе нового подопечного. Соперника масштабного, утонченного ума и сложной душевной организации. Музыканта Божьей милостью. Такие клиенты попадались нечасто и в прошлые времена. Природа скупа на подобные откровения.

Гарри долго готовился к встрече. Мелким бесом вился вокруг, примеряясь к его Дару. Часами простаивал за портьерой, таился в тени рояля, пуская слюни, умильно внимал искусству виртуоза и ждал. Гарри умел ждать.

И, наконец, он решился предстать перед ним во всем своем помпезном величии.

Золотые дымы и блеск бриллиантов, лед и пламень, сладостный яд познания и горечь потерь, пир страстей и пустыня одиночества.

Видит бог, Гарри старался, как мог…

И вершина, и смысл его ритуала — распахнутый сюртучок.

Как же по-царски смотрел музыкант в эту мертвую пропасть! Он смотрел и играл! И как!

Его божественная музыка, обожженная Знаком распада, приобрела то трагическое звучание, ту истинность, что отличает Высокое искусство.

И Гарри забился в экстазе. Он ощутил сумасшедший восторг, сладчайшее, забытое им наслаждение, которое несла ему лишь борьба с избранниками.

И Гарри возжелал борьбы! Долгой, изнурительной, страстной борьбы, в которой победа дорого стоит.

Но такое станет возможным, лишь тогда, когда рассчитаешься по старым счетам. Он привязан к солдату до тех пор, пока не прикончит его.

Таков закон касты.

Склонился Гарри над Егором. Слюни ядовитые роняет. Вглядывается в скорченное тело солдата с нескрываемым презрением. Вспоминает царскую осанку музыканта. И здесь… Без роду, без племени спившийся бродяга. Что и говорить, не в пользу Егора сравнение.

— Неужели ты будешь жить, солдат, в этом крысином углу, забытый всеми и потерявший все? Иди и умри.

— Верни мне Грушеньку, бес!

— Грушеньку? Это невозможно, приятель. Мы дважды не обслуживаем. Природа не востребует таких, как ты. Иди и умри. Я дам тебе шелковый шнур.

Встал Егор тогда. Сам как бес стал, тенью неплотной и зыбкой. Все Дыра сожрала. Расползлась чернота по углам, липким холодом в кости вползает. Душу на куски рвет боль невыносимая.

А Гарри-бес торопит, толкает в спину: «Иди. Иди в мертвецкую. Иди и умри как мужчина».

А в мертвецкой холод лютый и мрак кромешный. Знобит Егора ознобом предсмертным. Зубы чечетку бьют.

А Гарри шнурок на крюк накинул, петлю завязал, табурет подсовывает. Давай, солдат, лезь в петлю.

Смотрит Егор на удавку бесовскую, не видит в ней смысла никакого. Слышит сердцем зов неясный. Будто лучик надежды мелькнул вдалеке.

— Погоди, бес, не все еще исполнено. Разве так умирают? Темно и холодно в доме твоем.

Нагреб Егор мусора со всех углов да запалил костер. Занялся огонь языками веселыми. Слизывает черноту и холод. И столбик надежды маяком мерцает Eгору.

Задрожал Гарри мелким бесом, заклубился в углу. Не нравится ему эта затея.

А Егор смотрит на жаркое пламя, думает, Грушеньку вспоминает. Дом свой на бугре с высоким крыльцом. С крыльца далеко видно. Такие просторы открывались бескрайние… Избы гурьбой, поля под снегом, лес темной полосой, озеро. А там опять лес в синей дымке… И небо!

А под небом — он.

Вольному воля…

Затянул тогда песню Егор, что в сердце томилась.

Замолчал Егор. Нету сил продолжать. Страсть нерастраченная сердце разрывает. Навалилась боль тяжестью чугунной. Заперла в тюрьму на засовы железные. Не дает вольным ветром дышать.

Вольному воля…

Смотрит Егор на костер, силится выведать что-то важное. Знает, пришла последняя минута. Выбирай, солдат. Из двух зол самое горькое, самое злое выбирай.

Закипел тогда в Егоре градус бескомпромиссный роковой. Зарычал по-звериному, да сунул руку в костер.

Лижут языки веселые руку Егору.

Выжигает огонь напасть бесовскую.

Завертелся волчком Гарри-бес, зубы золотые скалит, волоса искрами разлетаются, рвет на груди сюртучок свой бриллиантовый.

Начадил змей, как водится, напылил… Гарью и пеплом все вокруг засыпал.

Встал Егор, замотал руку тряпкой и пошел прочь из мертвецкой.

Спасенному рай.

А рай — место заповедное.

Путь до него прост и прям, как луч.

Так ведь кто по прямой идти сможет. Кто на левую ногу хром, у кого правая спотыкается. Короче, всяк знает, добраться туда не каждому суждено.

Однако, делать нечего, пошел Егор, спотыкаясь и прихрамывая. И Гарри вслед потащился…

Прошло много лет. Четыре иль пять. А может, и того больше.

Не замечал Егор года.

Жил и жил в своем подземелье, как инок, уединенно и мрачно. Бородой оброс. Одежду и пищу не выбирал. Что Гарри даст, тем и обходился.

И все это время постигал единственную науку, жестокую и страшную, — науку творца.

— Ты царь, — говорил Гарри, — тебе дано увидеть то, что недоступно другим.