Михаил Чулаки - Долгие поиски

— Стоим. Ну как ты?

Вадим молчал. Даже не было страшно. Точно выпил тазик новокаина, и все застыло внутри.

— Считай, в секунде от того света побывал. Если бы врезались той «Волге» в лоб.

Мотор продолжал работать на предельных оборотах.

— Да отпусти ты газ.

Вадим только сейчас заметил, что нога давит на газ, словно сведенная судорогой. Почему-то спросил не самое сейчас существенное:

— Почему встали? Я же так и не тормозил.

— У меня здесь дублируются сцепление и тормоз. Не зря машина учебная… Ну как, нет желания бежать и никогда в жизни не прикасаться к рулю?

Вадим помолчал.

— Нет.

— Слалом спас. И нас, и ту дуру. Реакция. Я тебе забыл сказать: стоящие автобусы объезжай осторожно — всегда может выскочить какой-то идиот… Слушай, ты газовал нарочно вместо тормоза?

— С испуга.

— А вышло правильно. Если б тормоз с резким поворотом, нас бы крутануло на сто восемьдесят, и эту дуру трахнуло бы багажником. Мы хоть и правы по существу, но возить некурсантов не очень разрешается, так что расхлебывали бы долго… Ну, раз не испугался, будешь ездить. А теперь давай я, хватит на сегодня приключений.

Внутренняя анестезия стала проходить, но первым оттаявшим чувством оказался не запоздалый страх, но гордость, безумная гордость! Как он успел отвернуть от этой дуры! Как он прошел впритирку с «Волгой»! И все интуитивно, на автоматизме! Ас!

Вадим позвонил Лисе и договорился пойти вечером в кино. Шла французская комедия под заманчивым названием «Никаких проблем».

Он приехал раньше: и чтобы взять билеты, и чтобы пройтись по Невскому. Когда живешь в новом районе, посещение Невского становится событием. Тем более Вадиму нравилось появляться на Невском теперь, когда у него в кармане завелись деньги.

Вадим с детства привык к суровой экономии. И он умел себя сдерживать. Не покупал новые ботинки, пока не убеждался, что старые носить больше невозможно, — тогда шел в магазин уцененных товаров и выигрывал пятерку, а то и десятку. Мода его не интересовала. Умел покупать и продукты, чем занимался, когда маман болела, — и тратил всегда меньше, хотя маман — профессиональный бухгалтер.

Зато самая ерундовая покупка его радовала. Когда он покупал шариковый карандаш за тридцать пять копеек (более дорогих ручек не покупал, потому что они ничем не удобнее, а выкидывать деньги просто так — глупо), он дня два сознавал, что пишет новым карандашом, и ему было приятно. А уж новый шарф грел теплее не меньше месяца.

Тут нужно сразу отметить, что Вадим вовсе не был скупцом — только расчетливым. Скупец никогда бы не купил польские «металлы» за сто рублей (о «кестлях» три года назад Вадим не смел и мечтать), скупец вообще бы не занялся горными лыжами, а Вадим рассчитал, какое удовольствие он получит на приличных лыжах, и купил, а какой это стоило экономии, знают только он сам и господь бог.

Многие частники — едва ли не больше половины — не ездят зимой. А Вадим твердо решил, что, когда у него будет машина (когда — он, увы, еще не знал), он будет ездить круглый год. Не ездят потому, что боятся скользких дорог (Вадим презирал неумение и страх), и из скаредности: считается, что соль, которой посыпают дороги, разъедает крылья. Но ведь машина покупается для удобства, и главное удобство она доставляет зимой, когда не нужно мерзнуть на автобусной остановке, не нужно в метель и мороз идти несколько кварталов от остановки до дома, но можно в тепле и комфорте доезжать от двери до двери. Мерзнущий на морозе владелец укрытой в гараже машины представлялся Вадиму зрелищем отвратительным. Вадим был расчетлив, но не скуп.

Теперь, когда Вадим мог чаще доставлять себе удовольствие обновками, острота нового обладания осталась прежней. Да и расчетливость осталась: ненужных покупок он не делал и теперь.

Вадим свернул с Невского на Литейный. Там подряд три книжных магазина, за ними — спортивный, за спортивным — инструментальный. Книги Вадим покупал редко, только самые необходимые, — и из экономии, и потому, что некуда было ставить, — но смотреть любил. На этот раз в антикварном отделе попалось несколько номеров «Русской старины». Историей Вадим очень интересовался, и особенно историей живой: личностями, анекдотами.

Он не мог бы обосновать свое мнение строго логически, но история всегда казалась ему родственницей математики, — присущим ей внутренним изяществом, что ли? (Недаром у истории тоже своя муза — Клио.) А в чем-то они для Вадима дополняют друг друга — воплощенная абстракция и кровоточащая реальность. Вадим не очень любил заниматься самокопанием, анализировать свои вкусы и побуждения (называл такое занятие презрительно психоархеологией) — чувствовал связь истории с математикой, и ладно.

(Тут некстати вспомнилась собственная и с т о р и я — со шпалами. История, поставившая под угрозу аспирантуру, а следовательно, и его математику… Чур, сгинь! — обойдется как-нибудь, не раскопают. А если права Лиса, если страшны не разоблачение, не товарищеский суд? Если незримо происходит внутреннее разложение — таланта, интересов? Если суета многочисленных халтур убивает что-то в душе? Если не сможет он потом вернуться к чистым математическим радостям — хоть бы вдоволь стало и времени и денег? Нет, вздор! Нечего слушать Лису. Подобные страхи — это и есть психоархеология в худшем виде. Чур, сгинь!)

Вадим с преувеличенным интересом стал вчитываться в пожелтевшие страницы с ятями, твердыми знаками, і. Номер сразу раскрылся на записках Манштейна об обстоятельствах падения Бирона, а Вадим недавно прочитал «Слово и дело», и хотелось сравнить роман с первоисточником. Зачитавшись обстоятельствами назначения принца Антона Ульриха генералиссимусом, Вадим рассеянно взглянул на цену — пять рублей, — и она не показалась ему чрезмерной, тем более — тут же и очерк о Потемкине, и переписка Аракчеева, и два анекдотических указа Павла. Посмотрев оглавление, решился Вадим взять и второй номер — тоже за пять рублей. Продавался Катулл в подлиннике, но за него просили восемь рублей, а Вадим прелести латинских стихов не понимал. Поставить на полку, чтобы все приходящие видели, что Вадим свободно читает по-латыни и услаждается Катуллом? Но это же чистое тщеславие, а выбрасывать на утоление тщеславия восемь рублей — нет, это слишком дорого.

В спортивном магазине Вадим увидел кий. Бильярд был еще одной его невинной страстью, хотя, конечно, не такой бурной, как слалом. Вадим никогда не стремился взвинчивать ставки, денежные выигрыши его не прельщали — вероятно, потому, что при системе фор можно проиграть и слабому игроку, а мысль проигрывать деньги была Вадиму совершенно невыносима. Он играл ради удовольствия от игры, а это удовольствие можно почувствовать, когда после точнейшего удара трудный шар с треском входит в лузу и исчезает в ней, словно проглоченный! Он играл достаточно прилично, чтобы оставаться при своих и даже не платить за время, потому что его противники проигрывали все же чаще. Играл он в Доме ученых; тамошние кии были в полном порядке, но Вадим любил играть утяжеленным кием, а такой там был только один и принадлежал завсегдатаю, старику Григорию Васильевичу, деду Грише, как его все почтительно называли. В отсутствие деда Гриши Вадиму разрешалось им пользоваться, но дед Гриша (кстати, отнюдь не профессор в отставке, как можно было бы подумать, а бывший циркач, канатоходец) отсутствовал редко. А если купить в магазине кий, навинтить на толстый конец несколько свинцовых кружков, то получится как раз то, что нужно. Стоил кий четыре восемьдесят, удовольствие ожидалось довольно явное, так что Вадим не затруднился по поводу этой покупки.