Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

От своей шалости Машенька немного смутилась и, отвер­нувшись от Еноха, бросила взгляд окрест. Тут она в изумлении замерла, и слова восхищения сами сорвались с её уст.

— Господи, красота-то какая! Посмотрите, Енох Минович, Белуха открылась!

Они стояли на неширокой горной тропинке, которая, затей­ливо петляя, упрямо карабкалась к вершине нависающей над раз­бойничьим станом горы. Внизу, кутаясь в позднем тумане, лежал поросший вековым кедрачом распадок. Только ближние деревья, росшие на краю небольшой покатой луговины, имели более или менее отчётливые очертания, всё остальное было размыто до неузнаваемости. Там, дальше, на противоположном берегу этой белёсой бездны, вздымались далёкие чёрные горы. Сверху, над ними, как бы парила белоснежная, искрящаяся в золотистых лу­чах ещё невидимого солнца великая и заповедная, продолговатая крыша Белухи — горы строптивой и своенравной. Не всякому она открывалась и бросалась в объятья, словно долгожданному родственнику, воротившемуся в родной дом. Иные охотники не­делями караулили её появление, чтобы защёлкать фотоаппарата­ми, загнать священный облик в микрочипы и утащить в далёкие, воняющие смертью и отходами города. Говорят, что там, в без­душных каменных джунглях одно лишь изображение горы тво­рило чудеса, лечило, утешало, помогало многим людям остаться хоть в какой-то степени людьми. Не будь она столь недоступна, скорее всего её бы постигла участь многих святынь мира, кото­рые благодарные любители древностей и экзотики просто рас­тащили на сувениры.

Машенька стояла как зачарованная. Ей казалось, что ещё не­много, и она, оттолкнувшись от этого ветрами отполированного камня, улетит туда, далеко, к кристально белоснежной, искря­щейся вечностью вершине! Может, и правда если долго-долго смотреть на эту великую гору, душа твоя может слиться с ней во­едино, и тогда тебе откроются великие тайны мира. Только жизнь твоя и помыслы должны быть чисты, как снега Белухи. Машень­ке было так хорошо, что объятия Еноха нисколько её не смутили, а скорее наоборот, она прижалась к нему, ещё более счастливая от мысли, что вот они оба удостоены чести видеть эту святую для Азии вершину, и она, как добрая и всё понимающая мать, благо­словляет их на нечто важное и неизбежное.

— Машенька, — боясь спугнуть девичье настроение, тихо произнёс опытный Енох, — вы самая прекрасная, чуткая и тре­петная девушка, которую я встречал в своей жизни.

Он говорил, речь его становилась всё более напористой, и Машенька чувствовала исходящий от него жар. — У меня всё путается в голове, — продолжал он, — это ей-богу какое-то на­важдение. Господи! Как я благодарен судьбе за это ночное путе­шествие, которое привело меня сюда, на эту гору.

— Нас привело, — сдавленным, будто чужим голосом до­бавила девушка.

— Да, да, конечно же, нас! Господи, как я рад. Машенька, не сочтите за глупость, но я. я. — Енох запнулся на полусло­ве, кровь стучала в висках, он и сам чувствовал, что его трезвый и практичный ум отказывается ему повиноваться. Неведомая и страшная сила переполняет его естество и готова перевернуть весь мир, что бы только это наивное стояние на открытой ветрам вершине горы никогда не кончалось. — Я люблю вас, Маша! — произнёс он, удивив самого себя.

Голова кружилась, казалось, ещё чуть-чуть, и она брякнется в обморок. «Господи, мамочки мои, что же мне делать? Что-то надо делать.» — она повернулась к нему, но ответить ничего не успела. Его губы властно и требовательно преградили путь и словам её и дыханию. Мир, горы, Белуха — всё завертелось и провалилось в мягкую бездну блаженства. Сколько продолжа­лось это безумие с их губами, она не смогла бы ответить, и только одна мысль стучала в голове: пусть это не кончается, не кончает­ся... Сначала мелкая дрожь, а потом неукротимый лихорадочный озноб охватил всё её тело, наполняя неведомым и непобедимым зовом.

Они разом разомкнули губы и, глупо глядя друг на друга, жад­но глотали широко раскрытыми ртами тягучий горный воздух. А потом как по команде рассмеялись во весь голос. Чуткое горное эхо, стократ усилив их радость, разнесло её по окрестным горам. Через мгновение весь поднебесный мир уже знал, что два одино­чества нашли друг друга и готовы слиться в единое целое.

Потом они ещё долго-долго целовались, гонялись друг за другом и просто дурачились. И неизвестно, чем бы всё это за­кончилось, не прерви их весёлые игры совсем, как показалось, недалёкий выстрел.

— Ой, что это было? — запоздало вздрогнула Машенька, по­глядывая из-за плеча Еноха в сторону крутого склона, где ещё билось эхо смертоносного звука.

Они смущённо и с явной неохотой поднялись с земли и, от­ряхивая с одежды мелкие травинки и камешки, настороженно прислушались.

Внизу послышался громкий женский крик.

— Господи, да это же, кажется, Эрмитадора! — Машенька рванулась вперёд, но Енох на лету словил её, почти грубо дёр­нув за плечо.

— Значит так, — другим, жёстким и незнакомым ей голосом произнёс он, — спешить, очертя голову, не следует.

Внизу опять раздались выстрелы. Один, два, три! После тре­тьего медведем взревел какой-то мужик. Хлестануло ещё два вы­стрела, эхо раздробило их об окрестные скалы, и на опешившую парочку гулко упала горная тишина.

Машенька не успела ни обидеться, ни испугаться, она лежа­ла на земле, плотно прижатая сверху Енохом, даже не успевшая сообразить, как он её повалил.

— Маша, — приподнимаясь на руках, произнёс мужчина, — дело, кажется серьёзное, лежите спокойно и не вздумайте поды­маться, мне показалось, что это в нас только что стреляли. — Он осмотрелся вокруг и прошептал: — На четвереньках, быстрень­ко, за мной вон к тем камням. — Неповоротливо, но проворно, как какой-то крупный зверь, он, смешно вихляя толстым задом, подался к трём большим продолговатым камням, лежащим над откосом, откуда вероятнее всего и стреляли.

Машенька, наверное, только сейчас по-настоящему испугав­шись, покорно следовала за Енохом, больно сбивая о камни локти и коленки. На какое-то время она потеряла из виду его медвежью фигуру, а когда добралась наконец до камней, с ужасом увидела, что его там нет. Машинально пытаясь отряхнуть с брюк зелень и землю, она переползла ближе к краю среднего камня и загля­нула за него. Крик ужаса застыл в горле. Прямо перед ней сидел здоровенный бандит, беспомощно прислонившись к горной рас­щелине, оружие валялось рядом в луже ещё плывущей по мел­кому песку крови. Карие, широко раскрытые глаза неподвижно глядели куда-то вверх. От неожиданности слёзы сами собой хлы­нули из глаз, девушка отшатнулась назад, отползла подальше и, прижавшись к камню, стала испуганно оглядываться. Туман уже давно растаял, обложными облаками солнце было словно разма­зано по всему небу. Священная гора скрылась с глаз. От безыс­ходности и страха слёзы высохли, немножко успокоившись, де­вушка, плотнее прижалась к серой каменной стенке и никак не могла решить: следует или не следует ей позвать Еноха? Стоящая вокруг тишина невольно заставила её прислушаться. Слева кто- то, тяжело дыша и спотыкаясь о камни, поднимался по скале.