Раймон Руссель - Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Когда Боб 3позвонил из своей новой квартиры обслуживающему Джейн 28оператору, ему сказали, что она уже больше месяца не забирает приходящие сообщения 38и, с их точки зрения, перестала пользоваться их услугами. Боб 5, как обычно, хотел было оставить свой новый номер телефона, но оператор отказался принимать сообщения 38в адрес Джейн 28. Тогда Боб 5перелистал ее записную книжку. Узнав 52имя человека, с которым он встречался на обеде, куда его брал Кларк, он позвонил ему, но тот якобы даже не помнил 54, что они когда-то встречались. Когда Боб 5упомянул имя Джейн 28, мужчина повесил трубку. Позаимствовав часть найденных в чемодане Джейн 28денег, Боб 3купил себе костюм. Затем выбрал имя уже из собственной записной книжки и позвонил паре, с которой встречался у Кларка дома. Они, не откладывая, пригласили его к себе на обед тем же вечером. По дороге он остановился и купил бутылку шампанского. Через шесть дней он позвонил своим родителям в Принстон и сообщил, что собирается жениться на женщине, которую повстречал в доме своих близких и верных друзей. Свадьба, как они решили, состоится в доме родителей невесты в Сан-Диего. Боб 5несколько раз повторил: надеюсь, вы приедете на свадьбу.

Так я и знал, напыщенно изрек отец Боба 3своей жене. Парень весь пошел в отца.

Боб 5прислал мне телеграмму с приглашением на свадьбу, а потом позвонил мне в Нью-Йорк, уговаривая приехать. Я не видел его с тех пор, как он останавливался у меня, съехав со своей квартиры. По телефону он в шутку спросил, остаюсь ли я задвинутым на Манниксе. Именно он и приводил ко мне несколько раз Джейн 28. Я сказал ему, до чего расстроен известием о ее смерти, и услышал в ответ: Что? Что? Как я понимаю, в Л.-А. никто не читает газет. Они только и знают, что трахаются 18направо и налево и ходят на пляж. Как она умерла, спросил он. Ее убили 33. Застрелили 56, сказал я. Похоже, она якшалась со странной компанией. Насколько я знаю, виновников не поймали. Какая досада, сказал он. Мне нравилась Джейн 28. Я видел ее всего один раз. Всего один раз, в аэропорту. Но мы поговорим об этом, когда ты 73приедешь сюда на свадьбу. Ты 73же приедешь, не так ли? Мне тебя 73чертовски не хватает. По правде, никак не думал, что ты 73надумаешь жениться, сказал я. Она очень умна и привлекательна. Защитила диссертацию по семиотике. Ее папаша связан с Нефтью. Когда он повесил трубку, я сообразил, что он ни разу не упомянул мою последнюю книгу. События в ней разворачиваются в Южной Калифорнии 7, там, где я никогда не был. Если бы не восторги Боба 5, я бы скорее всего и не стал 63ее писать.

Майкл Бродский родился в 1948 году в Нью-Йорке. Опубликовал с дюжину книг прозы, поначалу с рвением принятых критикой («наследник Беккета, Кафки и Пруста»; «добавьте в список новаторских талантов в американской литературе к Барту, Пинчону, Бартельми, Берроузу имя Бродского» и т. п), в дальнейшем постепенно охладевающей к нему в силу все растущего и достаточно бескомпромиссного маньеризма его текстов, все чаще обвиняемых в «преднамеренной и обескураживающей затемненности ».

P. S. Майкл Бродский — единственный автор, чьи тексты переводились специально для этой книги, и самый трудный для перевода англоязычный писатель, с которым мне приходилось сталкиваться.

В первый раз они появились в конце коридора. Отталкивала не столько их ущербность, сколько нежелание каталогизировать ее симптомы. По мере приближения их словно бы, настолько неистовыми стали корежившие их приступы смеха, изрешетили пули. Кое-кто из персонала подошел и тут же отошел, подтверждая диагноз. Вот только ведомо ли им было, что на основе новых симптомов, в изобилии выявленных их присутствием, клиническая картина непоправимо изменилась.

Двоим мне особенно хотелось посодействовать в продвижении вперед. Фортунио и Бенедикту, или Форте и Бену. Я начал с безмолвия, безмолвия, которое, как тешил себя надеждой, было большим, куда большим, нежели отсутствие слов, не имело с отсутствием слов ничего общего. Я наблюдал, как присутствие безмолвия вызывало изменения, которых им, скорее всего, пришлось бы дожидаться долгие, и то тщетно, годы. Они были не слишком подвижны, но этим немногочисленным жестам, порожденным, сжатым и озаренным на фоне зернистости голых стен, я приписывал куда большее, нежели дерзновеннейшую отвагу, самое малое — сведение к нулю растянувшихся на всю жизнь предосторожностей. И однако же обнаружил, что хочу во всеуслышание объявить, Почему вы не двигаетесь. Почему не обыгрываете свою ущербность. Продолжайте же, ребята. Но тут вспомнил, что встречаюсь с ними после исполненного трудов дня, когда они дошли до точки. Их глаза, налитые кровью и в то же время умоляющие и обвиняющие, были свинцовыми грузилами, обреченными кануть в беззвучное море ночи. Я смотрел в эти глаза и думал — но хватит обо мне. Это их история, история двух истомленных людей, которые, несмотря на неумолимое преследование говорливых демонов, взыскуют подобающей жизни среди заурядной копоти напастей, среди непременно непривлекательных искушений.

Короче, они тучами застили горизонт моей умиротворенности, как и я, в свою очередь, их. Почему я здесь, спросил Форте. Я оглядел комнату, делая вид, что только сейчас осознал ее оголенность. Я и сам здесь посторонний. Напуган не меньше вашего, говорили, казалось, мои движения. Огляделся по сторонам и Бен, то ли потому, что моя дезориентация оказалась заразной, то ли потому, что тоже хотел стать посторонним окружению, с которым слишком быстро смирился. Подобная приспособляемость годна разве что на искажение чистоты такого типа, как он. Бен внезапно (резко прервав свое панорамирование) сказал, Почему вы здесь. Вместо того чтобы оплакивать собственное исполненное пафоса отчуждение от своих официальных затруднений, он предпочел вмешаться в затруднения других, хватаясь за это со всем блеском свойственной ему бестактности. Я повернулся к полыхавшему оконному стеклу (стояли сумерки), кирпичи заведения корежила ярость. Потом отвернулся. И вновь повернул я назад. Но на сей, второй раз я уже не был жаден до новизны. На сей, второй раз я указывал на свой поворот, на свое возобновленное вглядывание, взгляд на и сквозь оконное стекло, на восстановление достигнутого в невидящем видении тупика. Я пытался обоготворить непокорность, опустошенность своей мишени. Хотел тем самым заронить в них жажду, голод по оконному стеклу. Я был уверен, что в той или иной точке, в тех или иных точках, пока вечер нисходит в прозрачность, к помощи оконного стекла прибегнем мы все. Форте передвинулся в тень, где его изъяны вправе были рассчитывать на лучшее. Из тени, набравшись от нее храбрости, Форте произнес, На что похожа ваша комната. Совсем другая, сказал я. В конечном счете, не такая уж и другая, сказал Бен. Он, конечно же, был прав, сквозь оконное стекло все то же хилое общение с полем и небом.