Владимир Зарев - Разруха

На следующий день Борислав неизменно звонил мне, захлебываясь от любви и раскаянья, бормоча извинения дрожащим голосом.

— Ну что ты за эгоист? — меня трясло от беспомощной ярости. — Ты же меня до инсульта доведешь, скотина. У меня такое давление, что я чуть не отбросил копыта. Завтра мы идем в банк, к твоему сейфу. К римскому золоту и серебру… сбываешь все с рук и возвращаешь мне деньги. Наличкой.

— Завтра не выйдет, ты же знаешь, меня выпускают раз в неделю. Валя, она… В следующий вторник, согласен?

Следующий вторник выдался хмурым с самого утра. Я заехал за Бориславом, забрал его из дома. На Львином мосту мы свернули к железнодорожному вокзалу — он туманно светился вдали, словно сквозь матовое стекло. Борислав велел мне остановиться у банка. Открыто, многообещающе улыбнулся, вышел из машины, кивнул охраннику у входа и растворился в сверкающей глубине здания. Я вышел на холод. На ветке ближайшего дерева чирикали воробьи, один из них меня обгадил. Через пять минут Борислав выскочил из вертящейся двери, на ходу выворачивая карманы кожаной куртки — он казался совершенно растерянным, почти в панике.

— Мой паспорт… — бормотал он.

— Что — «паспорт»? — наивно спросил я.

— Я его потерял…

— Долго ты будешь надо мной издеваться? — мои пальцы непроизвольно сжались в кулак. Из носа текло. Я задыхался.

— Издеваться? Над тобой? — искренне ужаснулся Борислав. — Да ведь ты мне больше, чем брат!

Нужно было что-то делать, но я не знал, что именно. Мы с Вероникой почти не разговаривали, маме становилось все хуже, боли усилились, я не имел права ее тревожить. Я должен был поделиться с кем-то своей бедой, не то меня просто разорвало бы. Мне нужен был совет. Совет спокойного, разумного человека. Несколько раз в бассейне Правительственной больницы я был готов выплеснуть свое отчаянье на Живко, но меня останавливал идиотизм ситуации, в которую я сам себя загнал. А, может, я стыдился своей жадности, нелепости желания стать богатым ,когда мне была уготована участь быть другим. Слабоумие смешно и жалко, я немало с чувством собственного превосходства писал о глупости и сейчас стыдился не своего безвыходного положения, а себя самого.

С Живко мы дружили с детских лет, росли в одном дворе на улице Любена Каравелова, рядом с вольно текущими водами реки Перловской. Я окончил филологический факультет университета, стал писателем. Он окончил строительный институт. Приложив огромные усилия в своем проектном институте, медленно поднимаясь по карьерной лестнице, дослужился, наконец, до директора. Когда грянула демократия, Живко уже руководил двумя тысячами сотрудников. В числе первых он проникся веяниями перемен, просчитал грядущую разруху и добровольно ушел в отставку. В девяностые его пригласила на работу одна американская компания, предложив немыслимую зарплату в пятьсот долларов, но Живко, недолго проработав, дальновидно ушел и оттуда и зарегистрировал собственную фирму. Он работал по семь дней в неделю и развил свою деятельность настолько, что немцы поручили ему строительство всех супермаркетов сети «Метро» в Болгарии. Он честно платил все налоги. Не голосовал ни за одну партию и любил повторять: «То, что мы создали, нынешним стервятникам не уничтожить!» Построил себе прекрасный дом в Банкя, они часто приглашали нас с Вероникой в гости и вели себя так, будто ничего не изменилось. Его благополучие нас не унижало, они с женой были не просто гостеприимны и искренни, они принимали нас как равных ,и это, наверное, спасло нашу крепкую дружбу. Живко был невероятно занят, а я — беспредельно свободен. И единственной возможностью видеться оказался бассейн. Серебряная карточка-пропуск в бассейн при Правительственной больнице стоила неподъемные для меня пятьдесят долларов в месяц, но он всегда находил способ заплатить за меня, не унижая моего достоинства. «Просто я сегодня пришел пораньше и решил купить абонемент, чтобы потом не терять времени», — объяснял он, или: — «В следующий раз абонементы купишь ты». Я давно понял, что настоящий друг — не тот, кто шумно сочувствует твоим неудачам, ибо твой житейский крах лишь подчеркивает его личное благополучие, его превосходство, а тот, кто склонен порадоваться твоим успехам. Живко твердо верил в то, что я человек успешный. И не скрывал этого. Он прочел все мои книги.

В тот день я наплавался до изнеможения, потом мы как следует пропотели в сауне и под конец сели в баре у бассейна. Порой мы просто пили сок и молчали. Нам достаточно было посидеть рядом и помолчать. В тишине мы мысленно друг другу обо всем рассказывали. Нам хватало пятнадцати минут. Я еще не просох, на улице стояла холодрыга, туман, засасывающая темнота. Это оказалось последней каплей. Я попросил Живко взять мне сто грамм водки. Он смерил меня своим тяжелым свинцовым взглядом, но выполнил мою просьбу.

— Ты слишком много пьешь, — сказал он.

— У меня проблемы.

— Мне сегодня пришлось разрулить пять проблем и провести десять встреч, а я, как видишь, пью газировку…

— Этим проблемам уже три месяца, за один день их не решить, — перебил его я.

И рассказал ему все как на духу: об ожившем, подвижном, как ржавая вода, камне в шкатулочке с мистериозными инициалами «Н-II», о том, что мама умирает от рака поджелудочной и тоски по своей даче, о возникшей между мной и Вероникой пропасти, о том, как в стремлении быстро разбогатеть я вконец обнищал. Он глянул на меня своими серыми холодными глазами, сходил к бару и принес мне еще водки.

— Да, незадача, но деньги можно заработать, — сказал Живко.

— Я умею писать романы и не умею зарабатывать деньги, — ответил я, осушая одним глотком первую рюмку. — Я готов его убить.

— Вот только не это, Марти. Эта плесень должна жить, если ты хочешь, чтобы он тебе хоть что-нибудь вернул. Он ведь не отрицает, что тебе должен?

— Не отрицает, но юлит, как уж на сковородке.

— Завтра же, — Живко глянул на часы, мы сидели уже целый час, — завтра сходи к моему адвокату. Я попрошу принять тебя с утра. В одном я уверен — более опытного и умелого адвоката тебе не сыскать.

Я его даже не поблагодарил. Промолчал.

— И не смей себя презирать! — Живко не сводил с меня тяжелого взгляда, словно я пытался уйти, а он меня им держал.

— В этом-то и вся подлость, что я не могу смириться, — ответил я. — Просыпаюсь в отвращении к себе и с чувством мести. Думаю… я в это все еще не верю, но думаю, я потерял Бога.

— Бога нельзя ни найти, ни потерять, — глубокомысленно проронил Живко, — ты должен понять, что сам изменился…

Фамилия адвоката Живко была Самшитов, и подстрижен он был изысканно — как куст самшита. Высокий, стройный, безумный аккуратист в одежде, он снял очки и задумчиво потирал переносицу. Офис у адвоката был ему подстать — строгий и солидный.