Анна Васильевская - Домашний кинотеатр или исповедь правильной девушки

Это был один из самых переломных моментов в моей жизни. Честно говоря, я всерьёз думала, что потолок обвалится. Сидела, свернувшись клубочком, в кровати, словно ждала, что сейчас что-то взорвётся или случится нечто подобное. Но ничего, естественно, не произошло. Вскоре я получила ответ от мамы. Она была очень злая и обиженная. Естественно, ей даже в голову не пришло, что она может быть хоть в чем-то виновата. Я тут же выключила компьютер, боясь, что напишу ответ, в котором пойду на попятную. А потом позвонила мужу и все ему рассказала. Он сообщил, что безумно по мне соскучился, и тут же приехал забрать меня из гостиницы.

Я иногда пыталась поговорить с друзьями о гложущих меня воспоминаниях и тяжёлых отношениях с мамой. На самом деле, это было отнюдь не просто. С одной стороны, я думала, что если этим с кем-то поделюсь, то станет легче. С другой – говорить о таком очень сложно. Стыдно, больно, даже мучительно. Ну как можно рассказать о таком?! При этом, когда я пыталась подобраться к теме издалека, сказать, что мне сложно с мамой общаться, потому что у меня к ней много претензий, многие начинали включать стереотип под названием «Она же все равно твоя мама, её надо в любом случае простить». Если я все же решалась сказать хотя бы то, что нас били в детстве, даже не вдаваясь в конкретные подробности, орудие и обстоятельства, друзья в очередной раз спасались общими фразами в стиле: «Да ладно, ты думаешь, ты единственная такая? Думаешь, никому больше не влетало от своих родителей?»

Этого я даже слышать спокойно не могла. Родители меня всю жизнь кормили именно этим утверждением: «Всех бьют и били, мол, времена такие, это нормально». А кто, получается, эти «все»? Когда я спрашивала напрямую своих собеседников, оказывалось, что их физически не наказывали. Только одну мою подружку отец бил. Он был алкоголиком. Лупил и жену, и детей, причём последних, как правило, когда они за мать заступались. Моя подруга была самая старшая из троих детей, она их всех защищала. Её мать три раза пыталась покончить жизнь самоубийством, подружка её останавливала, откачивала, успокаивала. Да, в этой семье детей били, и жестоко. Только про такие семьи обычно говорят как про исключение. Их в пример не ставят. А нашу семью ставили. Все считали, что она у нас примерная, замечательная. Дети такие умные и воспитанные, тихие и спокойные. И никто даже не догадывался, что скрывалось за этим, что это было скорее не спокойствие, а страх. Все прихожане в церкви считали нас идеальной семьёй. Мы приходили нарядные, брат служил в алтаре, мы с сестрой пели в хоре, просто прелесть! Но никто не знал, что маленькой девочкой я только и делала, что стояла в хоре и смотрела на часы, мне это было неимоверно скучно. Я не умела петь, на меня постоянно кричали, что у меня ничего не получается, но мы никогда не оставались на репетиции, потому что это уже маме было скучно. Она всем показала, что мы отличная семья – и хватит. Мать ходила на исповедь, потом била головой об пол, плакала, каялась. А на следующий день, а нередко и в тот же день, все начиналось сначала. Достаточно было сесть в машину, ещё церковь из виду не пропадала, а уже начиналось обсуждение, осуждение, перемывание косточек всем прихожанам, наезды на нас... И всегда это делалось в таком духе, что «вот, вы слышали, батюшка сказал, что надо прощать близких, надо быть терпимым и не обижаться. А вы что делаете? Он же вам это все говорил!» А ей он никогда ничего не говорил. Её не касались заповеди про терпение, любовь, прощение...

Как-то после очередного потока моих воспоминаний, Андрей задумчиво спросил:

– Неужели все правда было так, как ты говоришь?

В его вопросе не было ни злобы, ни осуждения. Просто действительно, если от этого абстрагироваться, представить на секунду, что все это было не со мной, то это похоже на страшный сон больного физически и морально человека. Если про это снять кино, то все скажут, что персонажи нереалистичны, что это наверняка собирательные образы многих людей, потому что столько жестокости и злобы в одном человеке не бывает. Все равно ведь есть какие-то светлые моменты, тёплые воспоминания...

– Ты знаешь, я иногда и сама задумываюсь, а вдруг все было совсем не так? Но скажи, неужели такое можно себе придумать? Я иногда перечитываю свои дневники, и мне плакать хочется. Я многое уже даже забыла, а оно всплывает опять...

– Но ведь было же что-то светлое, счастливое, настоящее? Я не поверю, что у тебя нет ни одного воспоминания про мамину ласку и её тепло.

Да, вот оно – то, чем все пытают себя утешить: было ведь что-то светлое.

– Ты знаешь, да, были такие моменты. Помню, как мама меня обнимала, мы очень часто обнимались. Подолгу сидели вечерами и болтали, прежде чем лечь спать. Но в этом было что-то похожее на принуждение. Вроде бы мы хорошо разговаривали, но я никогда не могла ей сказать, например: «Мама, я сегодня не хочу болтать, хочу побыть одна, послушать музыку в темноте».

– Почему не могла?

– Она бы обиделась, начал приставать с вопросами: что случилось, почему я грустная и так далее. Я просто сдалась. Мне так надоели все скандалы за период детства и отрочества, что во взрослой жизни мне было проще через силу притворяться, что у нас отличные отношения, чем бороться за свою независимость.

– Но все же, ты помнишь её тепло, например, из раннего детства?

– Да... Я где-то прочитала фразу, что любовь матери чем-то похожа на гусеницу. Её кокон даёт ощущение близости и тепла, но одновременно обезволивает, в нем тесно и душно. Я любовь моей мамы чувствую именно так. По правде сказать, я даже иногда задумываюсь, можно ли это на самом деле назвать любовью. Когда вспоминаю, как в раннем детстве мама меня ласкала и гладила, то всегда вспоминаю свой страх, что она в любую секунду может стать раздражённой, рассердиться, начать кричать или даже отшлёпать. Я поддавалась ласкам, но не ощущала их сердцем, мой мозг в это время усиленно работал, анализируя, все ли хорошо и нет ли поводов для маминого раздражения.

– Неужели она могла вот так вот сразу перейти от ласки и любви к раздражению?

– Да, за секунду. Меня это всегда поражало. Насколько слабой должна быть любовь, или насколько невероятной – злость, чтобы дать себя залить негативом в самые тёплые и счастливые секунды нашей жизни? У неё просто сносило крышу, у неё не было никаких тормозов, это была стихия, которой она поддавалась.

– А как выглядели ваши дни рождения? Неужели даже тогда вы не чувствовали себя самыми главными детьми в мире?

– Ой, я даже вспоминать не хочу... Наши дни рождения – это всегда был праздник мамы. В том плане, что мы никогда не могли в этот день делать то, чего хотели сами. Мы всегда собирались всей семьёй за столом...