Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Механик машинально оперся руками о крышку парового котла, но отдернул руки и смешно затряс ими в воздухе — обжегся. Вскоре задумался, пытаясь мысленным взором проникнуть за чугунную преграду кожуха, где, всего вероятней, неисправность, где взаимодействуют две противоборствующие силы: железо и пар.

Круглыми ключами — «звездочками» они с трудом отдали верхние прикипевшие гайки подводящего трубопровода; когда сняли фланец — предстал весь внутренний механизм, непонятный для Андрея: поршни, отверстия, штоки. И все это — кирпичного цвета от горячего пара, кроме тускло-свинцовых стенок цилиндра, блестевших в глубине; то, что раньше было работающим механизмом, теперь предстало мертво, однако вполне разумно, чтобы обеспечить подачу воды в котел.

— Заточи конец рашпиля и острием поковыряй здесь и здесь, — механик ткнул крупным синеватым ногтем и переспросил: — Понял?!

— Ума не надо! — вместо ответа нахально буркнул Андрей.

Старков долго возился у наждака, затачивая рашпиль, то включал его, доводя до высокого визжащего тона, то выключал в короткие минуты отдыха. Механик же взял в руки белый квадратный асбестовый шнур, обрезал его наискосок специальным ножом из ножовочного полотна, срастил оба конца, подгоняя один к другому. Затем густо смазал шнур мерцающим графитовым порошком, слабо разведенным в машинном масле, и еще держал его против света, придирчиво проверял место среза, чтобы в плотное соединение не прорвался могучий пар. Громотков автоматически приглаживал толстым пальцем косой срез, не доверяя даже глазам.

— Степанович, нашел! — заорал Андрей.

— Господи, ошпаренный! Чего орешь?!

— Нашел, Степанович! Где пар тормозится, там, оказывается, кусочек асбеста забился, каменный стал. Может, оборвался и прикипел в глубине золотника, еле отодрал. Вот отчего и ору, — смеясь, с гордостью, торжественно добавил Андрей. — И вовсе я не ошпаренный, а, говоря по-русски, чокнутый, — объяснил он еще.

— Ну вот видишь, Андрюха, а ты говоришь — ума не надо! Нет, мой дорогой, надо! Ох как надо!!

Вверху вновь скрипнула дверь, и вскоре спустился стармех, он что-то издали кричал, но слов разобрать было нельзя: шумел вентилятор.

— Погодь, Мишо! Не калахти! Слушаю вас, Эдуард Эдуардович!

— Вот что, четвертый, стоянка трое суток, циклон от норд-оста идет, девять баллов! — И прибавил: — С Карского моря прет… Заканчивайте свою работу, фановую систему надо прокачать, в гальюнах вода на правом борту поднимается.

— Вот так всегда, — недовольно сказал Андрей, бросая на плиты гаечный ключ, — не успеешь одну работу закончить, как начинай другую. Система 2Д — 2П — давай-давай, потом посмотрим!

— Старков, честное слово, спишу по приходе в Мурманск.

— Пролетарию терять нечего…

— Еще разберемся по поводу вашего обмана. Нам ясно, кто вас покрывает!

— Вы что-то во множественном числе о себе заговорили… Теперь видите, Степанович! — обращаясь к механику, сказал Андрей.

— Ну что — видите? Ну что? что? — злобно, как мальчишка, тонким голосом закричал стармех, неприятно покалывая Андрея белесыми глазами. Его правильные черты изменились, лицо стало некрасивым, покрылось мелкими красными пятнами. — Мы еще, Старков, потолкуем. — И, возмущенно подняв плечи, выражая тем крайнюю степень негодования и возмущения, засеменил вверх по трапу. Но в середине его остановился. — Старков, вы помните анекдот, как начальник составлял инструкцию: параграф первый — начальник всегда прав; параграф второй — если начальник не прав, смотри параграф первый? Не забывайте этого…

Раздувая пузырем щеки, Андрей протрубил на все помещение, согнул руку, затем злобно показал кулак и, все еще в запале негодования, продолжал кривляться.

— Ты что это, Андрюха, неприветливый сегодня? А? — намеренно спокойно спросил Громотков.

— О! Опять эти разговорчики! Мораль! Уважать надо! А я говорю: не надо! Понятно?! — Его щеки снова налились густой краской. — Вернее, надо! Но кого и за что — тоже ведь не пустячный вопрос. Это не место в троллейбусе уступить, а принципиальный разговор… — Андрей потрогал пальцами лоб, поперхнулся. — Он подлец. Понимаете?! О своих похождениях за кордоном хвалился нам. У него психология: если человек не пьет, значит — подозрительный. Понимаете?! По должности он — стармех, а морально — подлец, бабник, развратник, бахвал, лгун… Послушайте, как он говорит о женщинах! После него хочется в баню, отмыться, словно в помойке побывал. Посмотрите на его окружение. Все кореша — собутыльники, и все они — у него в кармане. Семгу таскал из Дальних Зеленцов. Думает, мы пешки, ничего не видим. — Он сломал рыжие брови и презрительно засмеялся. — Сивуха, вот сила: умного сделает дураком, дурака — веселым, веселого — глупым, она сильнее закона, морали, общества. Может не хватать одного-другого, самого необходимого, но уж водка — всегда и везде, в самом заброшенном уголке с ней перебоев нет. В достижении иной цели ты загубишь здоровье, измотаешь силы, надорвешь сердце — и ни фига не добьешься. И, наоборот, дело твое исправится, пойдет на лад, карьера обеспечена, везде тебя ждет успех — словом, все, что не будет сделано по чести, совести, будет исполнено при ее могущественном участии. Да здравствует сивуха! Универсальнейшее средство общения людей! И обделывания всяческих делишек!

«Эк его заносит! — подумал механик. — Но надо признать: у молодежи ум прочный, не то что у нас, стариков, — тут и логика, и мышление…»

Громотков верно угадал направление Андреевых мыслей; он стоял, притулясь спиной к острым рычагам судового телефона. Не изменил он положения тела и после того, как под лопаткой засаднила боль. Вся ясность и чистота сегодняшнего дня — исчезли, незнакомая прежде леность мыслей и чувств отгородила его от всего близкого, привычного: насоса, теплого ящика, котла. И только тупая сосредоточенность сохранялась в глазах, устремленных в невидимую даль, через воображаемое пространство предметов: фотографию сына на стене и рукоятки форсунки. А дальше, у кажущегося горизонта, чернело квадратное пятно, и это уже был подлинный обман зрения, потому что пятно было открытой дверью в чужой отсек, где свет был погашен…

Он не стремился думать о чем-то реальном, кроме своей усталости и тяжести на душе, не отошел от телефона даже тогда, когда физическая боль стала нестерпимой и острой; она, эта боль, теперь возвращала его сознание к реальности, к тому, что было знакомо и привычно.

Он стал догадываться о причине недовольства, может быть впервые почувствовал себя стариком, но лишь умом, чувством же упорно сопротивлялся.

«Разве мой ум, сердце, почки, легкие требуют замены или ремонта?! Дело не просто в физической силе, биологии, одряхлении, лености мыслей. Вернее, дело и в этом тоже, но еще — и в реакции мысли, в умении реагировать на подлость, в отсутствии фальши, угодничества, горького опыта жизни. Как многое тут зависит от простого случая! Можешь ввергнуться в любую историю, искалечить жизнь, и наоборот — стать энергичным парнем… Пока ты молод, — подумал Громотков, — без умного, толкового человека не обойтись, пойди разберись, где плюс, где минус…»