Роушин Мини - Два дня в апреле

Когда Мо наконец замолкает, в комнате повисает гнетущая тишина, нарушаемая лишь ритмичным тиканьем настенных часов. Да ещё чайник подал свой сигнал, оповещая, что он уже закипел. Дафния порывисто вздыхает, словно это не свекровь, а она только что завершила свою исповедь. Взгляд её по-прежнему прикован к Мо.

— Почему вы не рассказали мне об этом раньше? — спрашивает она едва слышно. — Почему не захотели поделиться со мной своим горем?

Мо пожимает плечами.

— С какой стати? — отвечает она вопросом на вопрос, но в нём не чувствуется ни капли желчи или неприятия самой Дафнии.

— И Финн мне никогда не рассказывал…

— А он и не знал! Никто ничего не знал… Только я и Лео… Ну и, разумеется, медицинский персонал в больнице.

— Мо! Если бы вы знали, как мне жаль, что…

— Перестань! — обрывает её на полуслове Мо и снимает с плиты свистящий чайник. — Всё это в прошлом! Было и прошло! Я сама… сама не знаю, что на меня нашло. Наверное, просто настало время, когда ты всё должна была узнать. Чтобы ты поняла наконец, почему я такая, какая есть.

Мо наливает кипяток в заварник и ставит его на стол. Ей совсем не хочется чая, но нужно же чем-то занять свои руки.

Потом снова смотрит на часы и слегка прищёлкивает языком от нетерпения.

— Ну и где эти полицейские, хотела бы я знать! Да и мать твоя не торопится! Обещала ведь приехать через пятнадцать минут…

Мо уже раскаивается в том, что сделала. Этот спонтанный порыв откровенности… Зачем? Она не должна была… Такое чувство, словно она разделась догола в присутствии чужих людей. Стыдно! И все её старые кости сейчас торчат наружу! Вот что значит старческая болтливость. Держала бы рот на замке… Что на неё нашло?

— Мо! — негромко окликает её Дафния.

Мо ставит на стол тарелку с печеньем, потом приносит чашки, переворачивает ложечкой пакетики и разливает чай. Потом кладёт в свою чашку сахар и начинает размешивать. Размешивает, размешивает… Она молчит. Тишина всё длится и длится. Но вот наконец женщина поднимает голову.

— Я тоже должна вам кое-что сказать! — говорит ей Дафния, прижимая холодные руки к разгорячённому лицу и пытаясь унять жар. — Присядьте, пожалуйста!

Мо молча садится.

Дафния говорит медленно. Такое впечатление, что вначале она мысленно конструирует всю фразу, а уже потом начинает выдавать её вслух по одному слову.

— Мы с Финном хотели детей! Очень! Но не случилось… Конечно, у нас с Финном был не совсем такой случай, как у вас… И всё же я хочу, чтобы вы знали… Детей у нас не было вовсе не потому, что мы их не хотели. Нет! Это я говорю вам, чтобы вы… не думали…

Она сконфуженно умолкает. Итак, любезность в ответ на любезность. Мо доверилась ей, она поделилась своей тайной с Дафнией.

Какое-то время Мо сосредоточенно разглядывает свои руки, обдумывая каждое слово, сказанное Дафнией, пытаясь найти некий скрытый смысл, заключённый в этих словах. Но вот она слегка кивает головой, давая понять собеседнице, что информация принята к сведению.

— Не скрою… я думала… много размышляла… и даже решила в какой-то момент, что детей у вас нет потому, что ты этого не хочешь.

На короткий миг Дафния закрывает глаза плотно-плотно, боясь расплакаться.

— Я хотела! Очень хотела! Если бы вы только знали, как я хотела ребёнка именно от него !

Дафния зажимает рот рукой, и Мо видит, как слеза выкатывается у неё из-под века и медленно катится по щеке.

«Кто бы мог подумать, — размышляет она про себя. — Как же несправедлива я была по отношению к своей невестке, виня всецело её, что в их семье с Финном не было детей. Оказывается, всё не так просто! И вины Дафнии, судя по всему, нет никакой».

Дафния ни в чём не отказывала Финну. И никогда! И детей она от него хотела. Хотела родить ему ребёнка или двоих, троих… Сколько бог пошлёт. Но как же порой бывают несправедливы небеса! Или просто не видят с такой высоты… вот и посылают деток тем, кому они совсем не нужны, отказывая в своей милости людям, которые жаждут стать родителями.

К своему изумлению, Мо вдруг почувствовала, как в глазах у неё защипало и навернулись слёзы. Она стала быстро моргать, отгоняя их прочь. Нельзя поддаваться искушению! Хорошенькое же зрелище они будут являть со стороны. Сидят обе за столом и ревут в четыре ручья.

Итак, она только что солгала, сотворив, так сказать, ложь во спасение. Нельзя причинять Мо дополнительную боль. И потом, то, что она сказала свекрови, отнюдь не было ложью. Там даже были проблески правды. Скажем так, то была правда, но не вся правда. Да и какое это имеет значение сегодня? Всё кончено, кончено навсегда. Она сказала «не случилось», хотя следовало сказать «не могло случиться». Ну и какая сейчас разница? Погрешность толщиной в человеческий волос, если не тоньше… Мо совсем не надо знать, что её сын, её горячо любимый сын, который к тому же трагически погиб, не мог быть отцом. Ей хватило собственных испытаний по жизни. Можно только представить, через что пришлось пройти им с Лео все те пять раз, про которые она только что рассказала.

Как ни странно, но от доверительного разговора с Мо Дафнии полегчало. Да, она по-прежнему в страшной тревоге из-за Уны, но от сердца у неё хоть немного, но отлегло. Мысленно прокручивая слова свекрови, она снова и снова поражается её железной выдержке. Ведь её исповедь была похожа скорее на сухой бухгалтерский отчёт, чем на эмоциональный рассказ о том, как всё было на самом деле. Но никаких душещипательных подробностей, ничего лишнего… Как это она там сказала? «Не то чтобы я ничего не чувствую… Я всё чувствую! Но просто я не могу выказать свои чувства открыто…» Кто бы мог подумать, что Мо способна на такой порыв откровенности!

Но как такое вообще можно было вынести? Как было жить после этого? Даже одного ребёнка потерять ужасно. Как же может женщина, любая женщина, справиться с собой и продолжать жить дальше, потеряв пятерых? Дафния слушала Мо с болью в сердце. Да, они такие разные со свекровью, они не схожи ни в чём. И, однако, у каждой из них есть своя тайная боль. Им обеим было отказано по жизни в том, чего их душа жаждала более всего. Мо хотела иметь большую семью и много детей. А Дафния мечтала хоть об одном-единственном ребёночке…

И вот Мо исповедовалась перед ней, и Дафния была вынуждена ответить тем же, правда, полупризнанием. А сейчас они обе сидят и молчат. Да и что можно добавить к уже сказанному? «Хорошо, что этот разговор вообще состоялся, — думает Дафния. — Бог его знает, во что он может вылиться в будущем, к чему привести, но пока — хорошо…» С обственно, им давно уже нужно было поговорить друг с другом именно так, сердечно и откровенно.

Дафния берётся за чашку с чаем, которую подвинула ей Мо, но в это время в дверь звонят. Она вздрагивает от неожиданности, и прежние страхи возвращаются. В конце концов, разве в них с Мо сейчас дело?