Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

— В перерыве, — она украдкой вытерла слезы, — я поехала в «Лидл» и купила упаковку вина, но не открыла пока ни одной бутылки. Я же хотела тебя встретить, не одурманенная ничем, кроме своей тоски. А пить буду только в пятницу вечером, после того, как мальчиков заберет к себе их отец.

Она неожиданно приблизила лицо к самому экрану и тихо прошептала:

— Ты хоть немного скучал по мне эти полгода? У тебя были какие-нибудь сны? Я хоть раз появилась в этих твоих снах во время этой твоей спячки? Ты хоть на минутку подумал обо мне после пробуждения? Если нет, то, может быть, ты хоть теперь начнешь по мне скучать? Кто я для тебя сейчас? Столько времени прошло… Для тебя-то этого времени не было, я это понимаю, но все-таки хочу знать…

Он подхватил клавиатуру, которая вдруг начала падать на пол. Услышал писк зеленого монитора.

— Мне не снились сны о тебе во время комы, — сказал Он. — Мне ни о ком сны не снились. У меня нет ни единого воспоминания об этом времени. Но у меня так было и раньше. Не было у меня тебя в памяти эти шесть месяцев. У меня их вообще не было. Твои эти полгода — их нет, потому что для меня время закончилось на том вокзале.

Кто ты для меня теперь? Если бы мой врач Маккорник спросил меня час назад, что я почувствовал сразу после пробуждения, я бы ответил, что прежде всего — благодарность. За данный мне шанс вернуться — и даже не на этот свет вообще, а к двум людям, которых я люблю: к Сесилии и к тебе. А теперь я чувствую эту благодарность даже еще сильнее.

— Мой любимый… единственный мой… — прошептала она, расчувствовавшись, касаясь пальцем экрана совего компьютера.

— Мальчики в своих комнатах, — сказала она, — они знают, что я очень ждала этой минуты. Сидят тихо, как мышь под метлой. Целый день меня обходили за три версты. Когда ты исчез — они тоже ждали. Весь первый месяц все время о тебе спрашивали. Приходили ко мне в постель и обнимали меня. Я старалась не плакать тогда. Они не любят же, когда я плачу. Однажды ночью Бартек спросил, не бросил ли ты нас. Не спросил, «не бросил ли ты меня», а именно — «нас». У меня случилась истерика. Я позвонила Лоренции, у нее было ночное дежурство. Попросила ее включить компьютер. Рассказала Бартеку, что люди иногда впадают в очень долгий сон, после того как у них в мозгу что-то лопнет. Но если хорошо за ними ухаживать, могут проснуться и все будет как прежде. Он смотрел на тебя, спящего. До него доходило, что это не кино о больнице или о врачах и пациентах, что это не артисты роли играют. Что дело касается кого-то близкого, кого-то, кто еще недавно играл с ним в футбол на детской площадке. Утром за завтраком он рассказал все это Крису. Я очень хотела это пережить, справиться. Каждый день звонила Сесильке, или она мне. Иногда — Лоренции. Сесилька давала мне знать каждый раз, когда была в «Скайпе». Из-за разницы во времени между Сиднеем и Познанью я решила брать компьютер с собой в школу. Выходила с занятий на улицу, включала компьютер — и смотрела на тебя. Она из Сиднея, а я из Познани. Ты спал так же, как у меня в постели. Я часто просыпалась ночью и смотрела на тебя, так что я уж знаю. Но тогда я понимала, что утром ты проснешься и меня поцелуешь, разбудишь своим этим радостным немецко-польским: «Гутен морген, добрые люди!» — весь дом и приготовишь нам завтрак. И когда ты храпел там в Амстердаме — то почти ничем это не отличалось. Хотя ты в Амстердаме не храпел — это мне сначала показалось. А потом я пригляделась и заметила, что ты спишь неподвижно. Ты — второй самый важный мужчина в моей жизни, потому что мои сыновья — это мои сыновья и с ними по важности никто не может сравниться. И я тебя люблю. Со вчерашней ночи я это чувствую еще сильнее, чем раньше. Я так скучала по тебе. Так сильно скучала. Как ненормальная…

Она помолчала. Потом, вдруг взглянув на часы, с беспокойством сказала:

— Боже, ну я и разболталась! Слушай, я знаю, что в коридоре за дверью ждет Лоренция. Мы с тобой все обсудим завтра. Не знаю, зачем надо ждать, но, наверно, есть причина, и важная. И потом ты такой путь проделал от вчера до сегодня, что у тебя в голове, наверно, каша. Лоренция говорила, хотя мне это и удивительно, что после этой долгой спячки с марта по сентябрь тебе нужно будет опять много спать. Так что нам нужно сейчас уже заканчивать. Я приеду через три дня. Этот твой доктор говорит, что нельзя тебе слишком много посетителей сразу после пробуждения. Он, конечно, прав, но для меня эти три дня будут мучением. Я спрошу у Лоренции, когда у тебя будет для меня время. А теперь я пойду к мальчикам. Я знаю, что они очень ждут о тебе известий. Спокойной ночи, любимый…

Она придвинула голову к компьютеру и высунула язык:

— Когда ты вернешься — мы с тобой совершим все грехи. Все до одного. А потом я тебя так приласкаю, что ты обалдеешь…

Она отключилась. Он долго сидел неподвижно, вглядываясь в темный экран.

— Ты что, не мог меня позвать, Полонез? Ну что с тобой? Неужели надо твоей сеньорите из Польши мне звонить, чтобы сообщить, что ваше свидание окончено? — услышал Он вдруг голос Лоренции.

Она проверила, подключен ли электрокардиограф, сменила капельницу на полную, поправила ему постель, открыла окно, опустила жалюзи, выключила компьютер и перетащила стойку с ним в угол палаты. Ставя полную бутылку минералки на тумбочку, она сказала Ему:

— А завтра, Полонез, я тебе спою Сезушку. Как и обещала. А теперь — спи. Спокойной ночи. Старой Лоренции пора идти. Дом прибрать, голодных накормить и внучку спать уложить.

Когда она была уже на пороге, Он резко поднялся и, сев в постели, крикнул ей вслед:

— Что нужно пережить и как надо жить, чтобы стать таким хорошим человеком, как ты? Ты мне расскажешь когда-нибудь?

«Наверно, не услышала», — подумал он, когда звуки ее шагов в коридоре совсем затихли. Больница засыпала. Кроме легких шагов медсестер, пробегающих иногда по светлому коридору, больше ничего слышно не было — воцарились тишина и покой.

Он даже не пытался заснуть. Лежал с закрытыми глазами, стараясь привести в порядок мысли и впечатления сегодняшнего дня. Разговор с Сесилией, потом — соединение с Эвой. «Почти ничего», — думал Он. За один обычный день в институте Он успевал поучаствовать в восьми разных встречах, нескольких видеоконференциях, поговорить с несколькими десятками людей, а в перерывах проектировать, программировать, разговаривать по телефону и даже в туалете читать какую-нибудь серьезную статью. С другой стороны — очень много. Если принимать во внимание, что Он меньше суток тому назад пробудился от многомесячной спячки и пережил два эпизода клинической смерти.

«Мир меня не забыл, — думал Он, — я не перестал иметь значение для тех, кто для меня важнее всего». Парадоксальным образом Его внезапное драматическое исчезновение и отсутствие показали Ему, как много значит для них Его присутствие и как много места Он занимает в их жизни. Он единственный, кто этого не замечал раньше, не понимал, не обращал внимание, игнорировал, занятый собой и своими делами. Вряд ли Сесилька сказала бы Ему то, что Он сегодня от нее услышал. Разве случился бы у них такой разговор, как сегодня, если бы не произошло то, что произошло? Он знал, что важен для нее, и она тоже знала, что Он ее безусловно любит, но Он не мог вспомнить, когда они в последний раз разговаривали вот так свободно, просто, глядя друг другу в глаза. Так, как они говорили сегодня по «Скайпу». Он ей не говорил этого. Считал, что это лишнее. Она сама ведь должна была знать, что всегда может на Него положиться, что Он все бросит и все сделает, чтобы ей помочь, если потребуется Его помощь. И сегодня утром Он убедился, что Сесилька это действительно знает, но помимо этого ей хотелось, чтобы Он иногда, даже будучи занятым этими своими «долбаными проектами в этом своем долбаном институте!», находил несколько минут и говорил ей: «Я люблю тебя, доченька». А он давным-давно ей этого не говорил. Очень давно. И когда она была маленькая — тоже редко говорил. Но тогда Он выражал это иначе. Брал ее на колени, обнимал, водил за ручку, носил на плечах, гладил по голове, целовал. И ей этого хватало — вместо невысказанного «люблю тебя». Когда же она выросла — этой близости и нежности прикосновений, естественно, не стало, а Он забывал восполнять этот недостаток словами. А должен был — вдвойне должен был, ведь она страдала от травмы, связанной с жизнью в разбитой семье после Его разрыва, а потом развода с Патрицией.