Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

Послышался звук открываемой двери, в палату, напевая что-то себе под нос, вошла Лоренция.

— Полонез, мой дорогой Полонез! — воскликнула она радостно, хватаясь за металлический поручень стойки, на которой стоял компьютер.

Повернувшись к Нему спиной, она потянула к постели стойку.

— А вот сейчас будет твой сюрприз, Полонез. Как я тебе утром обещала. А старая Лоренция никогда не бросает слов на ветер. О нет! Сейчас только провода подключу. Только сначала нужно клавиатуру и мышь найти, но это я уже тоже нашла. Только ноу стресс… — добавила быстро, больше для себя, чем для Него.

Она повернула к Нему голову и вдруг, заметив сидящего у постели Маккорника, встала как вкопанная.

— Господин доктор здесь? А что случилось, Полонез? Что-то плохое? — спросила она, испуганно глядя на них.

— Ну почему же обязательно плохое? — спокойно возразил Маккорник.

— Потому что вы, господин доктор, с этими сложенными молитвенно руками как будто принимаете у нашего Полонеза последнюю исповедь!

— Да что вы такое говорите, Лоренция! — засмеялся Маккорник. — Мы просто разговариваем как мужчина с мужчиной. О важных вещах. С нашим пациентом все в полном порядке, сестра Лоренция. Я бы никогда не подумал, что за такое короткое время после пробуждния могут произойти такие гигантские изменения.

— К лучшему, разумеется, — добавил он поспешно.

Лоренция громко засмеялась и начала подключать провода к компьютеру.

— А вот Лоренция могла подумать. Потому что наш Полонез же в рубашке родился. И в чепчике. Только этот чепчик у него иногда спадает — когда он перестает заботиться о своей мудрой голове.

Она подошла к шкафу, вынула из него клавиатуру и положила перед Ним на одеяло.

— А вам, господин доктор, сейчас нужно не с мужчиной разговаривать, а с собственной женой в собственном доме, — заявила она. — Потому как ваше дежурство закончилось уже два часа назад.

— Муж после работы должен сначала идти домой, к жене, а уж только потом в пивную, — захихикала она.

— Уже два часа прошло? — Маккорник вскочил со стула, похлопал рукой по Его одеялу и сказал: — Я зайду к вам завтра днем. Утром у вас PET мозга, а потом вас будет мучить наш физиотерапевт Натан. Это довольно своеобразный человек, но вы его полюбите.

— А сейчас мне нужно бежать, потому что я, по мнению Лоренции, мало того что плохой муж, так еще и парень, который шляется по пивным, — добавил он, со значением взглянув на медсестру.

Лоренция села на стул, положила клавиатуру себе на колени, коврик для мыши — на одеяло и, постукивая нервно пальцами, стала ждать, пока загрузится компьютер.

— Мне надо было Маккорника поскорее прогнать, — объяснила она тихо. — Потому что он тут сейчас совершенно не нужен. Он же сам говорил, что у тебя с головой все хорошо, лучше не бывает. А вот сюрприз мне своим тут присутствием он мог испортить. И потом — после работы мужу надо идти домой к жене и детям. Потому как, если муж часто с работы домой не торопится, у жены в голове помутиться может от долгого ожидания. Я уж знаю, что говорю: сама своего бывшего ждала, как голодный кот ждет еды. Хотя он был лентяй и поздно возвращался с работы только из-за какой-нибудь своей же прихоти. Да еще и на бровях обычно. И вот когда мне надоело его все время ждать — я его выгнала из своей постели. А потом поменяла замки в дверях.

Она посмотрела на мигающий экран компьютера и, поудобнее устраиваясь на стуле, продолжила говорить:

— Пока этот компьютер включается, я тебе вот что, Полонез, скажу. Так, от сердца, как женщина о женщине. Среди всех этих сеньорит, которые тут к тебе ходили, одна притворялась, что твердая, как вековая скала. Такая рыжая, фотографию которой ты в кошельке носишь. Рядом с фото дочери. А ведь она хрупкая. Такая тонкая и хрупкая, как чашечка из тончайшего фарфора, что стояла у моей бабушки на Верде в серванте. Она два раза за эти шесть месяцев сидела у твоей постели. Неразговорчивая, задумчивая и терпеливая. Сидела на маленьком стульчике у стены, как будто боялась, что ее кто-нибудь из палаты сейчас выгонит. Как будто хотела занимать как можно меньше места. Днем, когда было светло, читала книжки. Иногда вставала со стула и ходила около твоей постели, читая вслух. А вечерами и ночью придвигала стул к твоей постели и разговаривала с тобой. Прямо без перерыва. Однажды я ее спросила, что она тебе там тарахтит все время, как шарманка, она мне ответила: «Так, всякие глупости». А я спросила — какие, потому что женщина обычно называет глупостями как раз самые мудрые речи. Оказывается: она постирала твои штаны — и те пятна сошли, кот Титус вернулся через два дня с поцарапанной мордой и хромая, в Лидле есть оливки, те с анчоусами, которые ты любишь, в котельной теперь как в шахте, потому что там дырки в нагревателе. Я это запомнила, потому что тоже воюю с пятнами, люблю эти рыбные оливки из Лидла, у меня тоже есть кот, который дерется, и нагреватель у меня в котельной в подвале нашего дома вот уже год тоже как коптит. Когда женщина рассказывает мужчине такие вещи ночью — для старой Лоренции ясно, как белый день на Верде, что это не просто какая-то там влюбленность. Это что-то гораздо больше, Полонез. Говорю тебе.

Она подняла голову и посмотрела на экран. Помогла Ему сесть в постели, за спину сунула подушку, причесала волосы и положила перед Ним на одеяло клавиатуру, а рядом — на шершавом виниловом коврике — компьютерную мышку.

— Я буду стоять за дверью. Никуда не отойду. Буду ждать, когда ты меня позовешь. И если ты снова с постели слезешь — я тебе устрою такой скандал, что ты на всю жизнь запомнишь! — прошептала она, грозя Ему пальцем.

Кликнула на иконку на экране и торопливо вышла из палаты.

Он обеими руками вцепился в край одеяла, когда на экране показалось изображение стола ее кухни.

— Ну и как там? — спросила она спокойным голосом, глядя Ему прямо в глаза.

Она всегда начинала с ним так разговор. Не важно, сколько они не разговаривали — час или три недели. Он смотрел на нее, кусая губы. Она очень похудела, лицо осунулось. Глаза под запавшими веками показались Ему сейчас еще более огромными, чем обычно. Он заметил, как резко обозначились у нее под кожей скулы. Она была одета в черное шерстяное длинное платье с открытыми плечами. Он очень хорошо помнил это платье…

— Добрый вечер. Все хорошо, — выдавил Он из себя, силясь улыбнуться.

Он всегда так отвечал. Даже когда ничего хорошего в Его жизни не было. Однажды в Берлине ночью у Него случился приступ аритмии, и, чтобы ее не пугать, Он торопливо пошел в ванную. Она проснулась с Его именем на устах. И Он помнит, как ответил ей: «Все хорошо, дорогая, спи». А поскольку Он долго не возвращался, она пришла в ванную. И обнаружила Его там, бледного, с мокрыми от пота лбом и волосами. Высунувшись из окна, Он втягивал в себя воздух, стараясь преодолеть ощущение удушения. И вот тогда она и сказала Ему с упреком: «Ты и за минуту до собственной смерти мне скажешь это свое долбаное „все хорошо“!»