Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

Эту встречу с доктором Андреасом во время своей моногамии Он помнил до сих пор во всех подробностях. В Его жизни это был период покоя и эмоциональной гармонии. Хотя не всегда. Когда наступал конец ноября — возвращались воспоминания. Город своими декорациями безошибочно напоминал Ему, что близится Рождество. Для Него это время года всегда было очень сложным. Сесилька всегда отмечала Рождество с мамой. Он не особенно это понимал, но соглашался с этим. По каким-то неведомым причинам считалось, что в Рождество в дочери больше нуждалась мать, а не Он. Ее отец. С годами установился такой порядок, что Рождество Сесилия встречала с матерью, а Новый год — с ним. Они так решили и приняли, хотя Он всегда чувствовал в этом своего рода несправедливость. Рождество для Него было самым главным праздником в году, с самого детства. Близкие, семья, тепло, любовь — у Него этого не было много лет. Поэтому Он избегал всех, напоминающих Ему о Его утрате мест, и пытался убегать от воспоминаний. Чаще всего в Австрию.

В институте все знали, что за два дня до Рождества Он исчезает из Берлина и возвращается только после второго января. Он уезжал обычно в какой-нибудь пансионат в Австрии. Чаще всего — в Его любимый Ишгль. Рядом были расположены больше двухсот пятидесяти лыжных трасс. На леднике. В Рождество Он до четырех часов дня катался на лыжах, потом принимал ванну, надевал костюм и шел в ресторан на ужин. В кармане у Него лежал конверт с купленной еще в Берлине облаткой. Он выпивал бокал белого вина и клал на тарелку облатку. Ломал ее — и ел, кусочек за кусочком. Потом, когда одетые во фраки официанты начинали подавать все эти традиционные блюда — но совсем другие, не те, не было борща и карпа, — Он вставал и уходил из пансионата. Шел по узким улочкам в направлении гор как можно дольше и дальше, оставляя за спиной всех людей, и был совершенно один. Потом садился на какой-нибудь камень или скамейку, закуривал сигарету и тихонечко запевал рождественскую коляду. Иногда плакал…

А той зимой Он не поехал в Австрию. Под конец ноября Его пригласил в свой кабинет сам директор и спросил, не может ли Он около двадцатого декабря сделать доклад на конгрессе в Сицилии. Там уже несколько раз проходили конгрессы, которые их институт до сих пор игнорировал, но обычно этим конгрессам сопутствовали ярмарки. Можно продать при случае немного оборудования, раз уж Сицилию в последнее время облюбовали богатые люди из банков и служб безопасности. В общем, было бы очень хорошо, если бы Он там, на Сицилии, показался бы.

Нирав, который сам работал аналитиком в одном из берлинских банков, эту информацию подтвердил. Математический конгресс в Таормине на Сицилии накануне Рождества стал событием, которое собирает практически всех самых важных людей, которые занимаются банковскими системами в Европе, США и Канаде. Но выбор в пользу Таормины, по словам Нирава, объясняется вовсе не якобы новаторскими банковскими системами. По его мнению, выбор этот сделали любовницы банкиров.

— Они хотят делать покупки в итальянских бутиках накануне праздников. И кто бы не хотел! Я сам ездил на эти распродажи много раз.

— Тебе бы, приятель, это тоже не помешало! Если мне не изменяет память, у тебя есть только два костюма, из которых один, тот, синий, как минимум на размер тебе велик, — добавил Нирав насмешливо.

Бесспорно, что Его индусский приятель Нирав был по сравнению с Ним недостижимым образцом элегантности и ухоженности. Он, правда, существовал совсем в другом пространстве и в какой-то степени был обязан это делать, потому что у банков свои требования относительно дресс-кода, но Нирав выходил далеко за пределы этого дресс-кода. Он сделал из своей одежды особое явление, добавил своей привлекательности (не только для женщин) неповторимый, свой собственный стиль. В Италии это называется sprezzatura. Совершенная элегантность образа вплоть до мелочей в сочетании с небрежностью, понимаемой как способ ношения одежды с легкостью и даже некоей развязностью. Сочетание, кстати, абсолютно итальянское. Нирав был современным денди. Костюм и галстук снимал только тогда, когда шел под душ. Цвет его запонок на манжетах рубашек идеально гармонировал с цветом галстука, ботинок и оправы очков, а цвет кожи ремня штанов — с платочком в нагрудном кармане. А запах его парфюма всегда соответствовал времени года. Летом — легкие цитрусовые ароматы с примесью афродизиакальных огурцов, зимой — согревающие и пряные коренья.

Когда Лоренцо спросил Его, едет ли Он и в этом году на праздники в Австрию, Он рассказал доктору о Таормине. Они разговаривали в кабинете. Лоренцо эта информация взволновала до глубины души. Он немедленно позвонил своей жене Джованне и сообщил ей, что «в этом году они проводят праздники дома, в Чефалу». Сообщил. Вот именно так. Не спрашивал, не предлагал, не обсуждал — выдал указания, и все. Лоренцо был патриархальным сицилийским мачо, когда приехал в Германию, и оставался им до конца своих дней. Потом Лоренцо пригласил Его встретить Рождество и Новый год с ними, на их вилле в Чефалу, маленьком историческом городке примерно в пятидесяти километрах на восток от Палермо. И вот таким образом в тот год Он заменил Австрию на Сицилию. И двадцатого декабря вечерним самолетом полетел из Берлина в Катанию.

В аэропорту Его ждала машина, присланная организаторами конгресса. До Таормины ехали около часа. Наверно, нигде в мире больше нет такого количества выдолбленных в скалах туннелей на таком коротком отрезке пути. Конгресс проходил в шикарном отеле, стоящем прямо рядом с античным греческим театром, почти вплотную примыкавшим к отельной террасе, с которой с одной стороны открывался потрясающий вид на дымящуюся Этну, а с другой — на синеву моря и на живописную прибрежную полосу, заканчивающуюся островком Изола-Белла.

Его доклад был запланирован на предпоследний день. Он собирался пробыть в Таормине до утра Сочельника и дождаться Лоренцо, который должен был приехать за Ним и забрать Его в Чефалу. А в Берлин собирался лететь только второго января. На следующий день у них был договор с Сесилией о «повторении Рождества».

У Него оказалось целых два дня для самого себя, а за окном были весенние пятнадцать градусов тепла. Трудно было поверить, что сейчас зима и через несколько дней будет Рождество. Лоренцо не обманывал, когда эмоционально называл Таормину «la perla di Sicilia», то есть «жемчужина Сицилии». Это название, каким бы замусоленным оно ни было, как нельзя более подходит этому месту. Лоренцо говорил, что стоящая на постоянном сильном солнце Таормина пробуждает в людях скрытые страсти, воздействуя своим жаром и чувственной атмосферой. Именно немцы, по словам Лоренцо, прославили этот городок как неповторимый курорт. В восемнадцатом веке немецкие писатели-романтики черпали здесь свои сюжеты, немецкие художники переносили на полотна неповторимые местные пейзажи, немецкие композиторы, среди которых Брамс, искали в Таормине вдохновение, равно как и немецкие поэты, в том числе Гёте. Этот древний городок привлекал не только немцев, и Он вполне мог сам в этом убедиться, бродя по узким крутым улочкам Таормины и на каждом шагу натыкаясь на мемориальные доски, сообщающие, что здесь провели какую-то часть своей жизни и Густав Климт, и Сальвадор Дали, и Александр Дюма, и Анатоль Франс, и Оскар Уайльд, и Труман Капоте, и Ги де Мопассан. В Таормине Его восхищало все — кроме толпы туристов и цен.