Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

— Тебе мои слова могут показаться сейчас, в ситуации нашей совершенно случайной встречи, каким-то заготовленным монологом, — продолжила она тихо, помолчав. — И подумать так у тебя есть полное право. Потому что это действительно заготовленный монолог! Я его выучила наизусть уже очень давно.

— Чтобы быть, черт возьми, готовой, когда придет такой день, — добавила она, вдруг повысив голос.

— Когда ты исчезал, — сказала она, — а потом совсем исчез, без единого слова объяснения, я этот монолог заучила наизусть. И пообещала себе, что когда-нибудь его выскажу, выкричу тебе в лицо. Потому что когда-то я уже решила, что ты мой защитник, когда-то я тебя полюбила, привязалась к тебе, я безгранично доверяла тебе, а оказалось, что ты на самом деле совершенно другой. Мне совершенно не знакомый. Непреодолимо чужой. И бесконечно жестокий. Да к тому же еще чертов тупица.

Она замолчала и посмотрела на него. Из кармана штанов вытащила маленькую темную бутылочку и накапала на ватный диск несколько капель желтой жидкости — Он почувствовал запах йода. Прижимая ватку к Его виску, она произнесла:

— Потом, со временем, я смирилась, остыла, договорилась с собой — и об этом монологе забыла, но когда сегодня вдруг тебя узнала, когда ты оказался так близко, здесь, в этом отеле в нескольких метрах отсюда… все вернулось, и я вспомнила это свое обещание самой себе. И от имени совсем другой Натальи, которая все еще живет во мне со своей болью и отчаянием, из уважения к ней — обманутой и похороненной тобой Наталье, — я исполняю это свое обещание.

Он слышал, как дрожит ее голос, видел, как она сжимает кулаки и хмурится, заметил, как на виске пульсирует от напряжения жилка. Она всегда так реагировала, когда была чем-то сильно взволнована или возбуждена. Он это прекрасно помнил.

— И мне совсем не стало легче, представляешь? — добавила она тихонько через мгновение, смахивая со щек слезы.

Видя Его растерянность, она взяла Его за руку и подвела к стеклянному столику. Приложила друг к другу обе части разбитой тарелки и сказала:

— Это действительно очень красивая тарелка. Ну надо же тебе было споткнуться! Я таких всего пять нарисовала. Почти одинаковых на первый взгляд, но если посмотреть внимательнее… — Она кончиком пальца коснулась широких лазурных линий, которые своими хитрыми сплетениями напоминали виноградную лозу. — Видишь цифру пять? На тех, которые я уже продала, на этом месте были цифры от единицы до четверки. Так что каждая из этих тарелок единственная и неповторимая. И притом пронумерованная, хотя люди этого и не замечают, а я сама, в интересах маркетинга, им этого не говорю. Может быть, и надо бы, потому что каждый ведь хочет иметь нечто штучное, то, что существует в единственном экземпляре. И мои все тарелки и миски, даже самые маленькие мисочки и подставки, даже пепельницы — они все такие. Каждая вроде бы похожа на другие, но на самом деле немножко иная. И на всем, что я на них рисую, с самого начала есть…

— Есть кусочек тебя, — добавила она тихо после паузы.

— Но не думай только, что я этакая склонная к драматургии, сентиментальная девица, влюбленная по уши в своего кумира с плаката над кроватью. Тут речь идет совсем о другом.

— Помнишь, — спросила она, — когда ты приезжал ко мне в Познань и переживал период своего помешательства на фракталах? [37] В самом простом смысле самоподобный объект (то есть отдельные части которого повторяют целое) или объект бесконечно подробный (сохраняющий сложную структуру при увеличении масштаба). Ты тогда считал, что они не только визуально прекрасны, но и заключают в себе наипрекраснейшую математику. Да ты наверняка это помнишь! И ты уперся, что напишешь свою собственную программу для создания фрактальных изображений. При этом, разумеется, программу, которая будет лучше уже имеющихся. В этом весь ты. Ты же всегда хочешь быть самым лучшим. Это своего рода твоя главная отличительная черта. Причем одна из самых худших. Может быть, это нехорошо — то, что я сейчас скажу, но сегодня я с этой точки зрения очень понимаю твою бывшую жену. Трудно быть с таким человеком…

Эти изображения — они действительно волшебные, но это не та математика, которую я любила. Это не был проект твоей фирмы, поэтому у тебя на это — назовем его так — хобби оставалось не так много времени. А если точнее — у тебя совсем не было времени. Но ты же уперся. Это же ты. Я помню, как ты тихо и осторожно, чтобы меня случайно не разбудить, выбирался ночами из постели, брал свой «Макинтош» в ванную, садился на унитаз и часами программировал эти свои фракталы. А потом, выбившись из сил, возвращался в постель, думая, что я ничего не заметила.

— Ты занимался какими-то фракталами вместо того, чтобы трахать меня или хотя бы просто обнять, — добавила она, улыбаясь.

— Эту программу ты не закончил, — тихо продолжила она. — Ну, то есть не закончил в моей ванной. Может быть, тебе это удалось сделать в чьей-то еще…

У меня, на моем компьютере, ты оставил очередную тысячу восемнадцатую или тысяча девятнадцатую версию. И я до сих пор пользуюсь ею, когда придумываю свои узоры для фарфора. И всегда, когда открываю эту программу, думаю о тебе…

…Она наклонилась над столиком и внимательно стала разглядывать края половинки разбитой тарелки, пробегаясь по ним кончиками пальцев.

— Осколков нет. Значит, ее недостаточно обожгли. Я ее склею и оставлю себе, а для Сесилии нарисую новую этим же самым фракталом и в тех же цветах. Я тебе обещаю…

Она вернулась к прилавку, подняла трубку черного телефона, стоящего на полке длинной деревянной стойки, набрала номер на круглом диске. Он давно не видел таких телефонов! То, что показалось Ему элементом интерьера, оказалось вполне себе работающим телефоном — Он такие помнил со времен своего детства. Она стояла, повернувшись к Нему спиной, и, активно жестикулируя, разговаривала с кем-то по-итальянски, временами разражаясь громким, радостным смехом.

Он разглядывал ее выпуклые ягодицы, обтянутые узкими джинсами. В Познани она очень редко ходила в брюках и никогда не заплетала волосы в косу. Он вспомнил эти фракталы. Он действительно тогда проходил период восхищения математикой, стоящей за явлением фракталов. Он видел в них какое-то закодированное кем-то послание. В каждой частичке можно увидеть структуру целого. Ему это казалось астральным, от этого веяло черной магией и загадочностью. И к тому же все это надо было рассчитать и предвидеть. Как если бы Бог или Природа хотели дать людям знак, что мир — это математический проект. Снежинки, цветная капуста, облака, фьорды, скалы, галактики — все это тоже фрактальные объекты. И Он хотел эту загадку разгадать. А потом у Него это прошло. И сидя в других ванных, Он писал другие программы. Потому что на тот момент у Него было другое увлечение.