Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

На следующий день утром, в Рождество, вилла Лоренцо и Джованны наполнилась людьми, шумом и радостью. Из Лондона приехал Лучиано, старший сын Лоренцо, нейрохирург, работающий тогда в университетской клинике, со своей ирландской, вечно улыбающейся женой Челси и двумя рыжеволосыми, веснушчатыми дочками, которые не отходили от бабушки Джованны ни на минуту. Из Гамбурга к торжественному обеду прибыл его младший брат Леонардо, композитор и музыкальный продюсер, со своей невестой, немкой Фионой, намного младше его. Он смотрел на эту непритворную семейную гармонию и думал об удивительной, исключительной мудрости Джованны, которая сохранила свое супружество, закрывая глаза на похождения Лоренцо.

Несколько первых дней в Чефалу Он время от времени проверял почту, ожидая ответа от Натальи. Однажды во время прогулки по пляжу Он даже позвонил в ее магазин в Таормине. Узнав голос недружелюбного седовласого продавца, сразу бросил трубку.

Второго января утренним самолетом из Катании Он вернулся в Берлин. На следующий день встретился с Сесилькой. Они провели два часа в маленьком итальянском ресторане в аэропорту Тегель. Она летела через Берлин в Дублин, где работала вот уже несколько месяцев. Они разделили облатку, Он рассказывал ей о Сицилии, она Ему — о Дублине. Они не говорили ни о праздниках в Польше, ни о Патриции. Так же, как и в другие годы.

Потом Его закружил привычный рабочий вихрь в институте. Через пару недель воспоминания о событиях на Сицилии потихоньку поблекли и становились все более расплывчатыми. Только иногда, когда в спаме вдруг попадались Ему предложения от отеля около греческого театра в Таормине, Ему вспоминался свет той горящей свечи в бутылке на столе и мерцающие глаза Натальи.

А через несколько месяцев спам от отеля приходить перестал…

— Боже правый! Это я успела уже все отделение обежать, а вы все возитесь с этой коробкой! — услышал Он голос медсестры.

Он посмотрел на нее с таким выражением, словно только что очнулся от глубокого сна. Сев на постели, он улыбнулся и попросил:

— А можно ножницами разрезать этот узелок? Не получается развязать…

Он вынул из коробки старательно завернутые в полиэтилен две тарелки. Положил их осторожно на одеяло. Надел очки и попросил Джоану включить все лампы в палате. Лазурные бутоны, листья и цветы, нарисованные на оливковом фоне. В одну секунду к Нему вернулись воспоминания из Таормины.

— Красивый рисунок. Люблю такие цвета. Наталья с детства хорошо рисовала… — тихо сказала Джоана, склоняясь над постелью.

— Так она вам две одинаковые нарисовала! — добавила она через мгновение.

В коробке Он нашел еще картонку с нарисованным акварельными карандашами зданием библиотеки в Кастельмоле. На обороте Он прочитал подпись, сделанную каллиграфическим почерком Натальи:

Я склеила первую тарелку, как смогла. У меня большой опыт по склеиванию того, что ты невольно разбиваешь. Я старалась, чтобы никто не заметил, что на этой тарелке есть трещины и царапины. Только ты и я знаем, что они есть.

P. S. Спасибо, что захотел мне написать. Я хочу, чтобы ты знал: мне очень трудно было не ответить на твое письмо. Скорей выздоравливай. Я так сильно боялась за тебя…

Он медленно провел кончиками пальцев по гладкой поверхности фарфора. Только совсем у самого края тарелки Он почувствовал неровность и шероховатость.

— Они не одинаковые. Во многом. Уверяю вас, — ответил Он тихо, стараясь не выдать своего волнения.

Она вынула тарелку из Его рук, вторую забрала с постели и осторожно положила обратно в коробку. Поменяла капельницу, сняла очки с Его головы, поставила на тумбочку открытую бутылку минеральной воды.

— Вам нужно много спать, а я тут своей болтовней заняла полночи. Маккорник был бы очень недоволен. Через несколько часов меня сменит Лоренция. Утром у вас PET, а потом придет Натан, — говорила она, укрывая Его одеялом.

Она погасила все лампы и быстро ушла. Он смотрел на зеленый экран монитора и вспоминал грустные глаза Натальи, сидящей напротив Него за столом в ее маленькой комнатке в Кастельмоле, и ее шепот, когда она говорила об «обуви, стоящей в коридоре, о том, как мы дружно стелем постель…» И сразу после этого вдруг, словно в калейдоскопе, перед Его мысленным взором под закрытыми веками стали мелькать отдельные образы или отрывки сцен их общих моментов в Польше. Отражение ее закушенных губ в зеркале гостиничного номера, ее цветастое платье, падающее на пол, очертания ее профиля, когда она смотрит на Него, одетая в Его голубую рубашку, лукавые огоньки в ее блестящих глазах, когда она пишет уравнения во время их спора о каком-то явлении в математике, ее нагие бедра, выпуклости ее грудей, когда Он опускался на колени на полу у постели, целуя ее стопы, ее ладони, прижатые к запотевшему стеклу в душе, расцарапанные колени на маленьком кладбище в Выжеске, когда она плачет на могиле своей матери, ее щеки, испачканные коричневой краской, когда она стоит перед мольбертом на балконе своей квартиры в Познани, ее замерзшие, заледеневшие стопы в Его ладонях на лавочке в раздевалке катка… Эти картинки начали накладываться друг на друга, смешиваться друг с другом, как неподходящие друг другу элементы пазла. Мысленно Он пытался разложить их по порядку. Но как только появлялось ее лицо — пазл тут же распадался на части, как треснувшее стекло в машине. Он снова собирал все частички и терпеливо складывал в одно целое. Потом почувствовал усталость — и уснул.

Он услышал металлический звук и сразу после этого крик Лоренции. В палате царил полумрак.

— Тебе больно, Полонез? Эта канюля тебе прямо в вену вросла. Лоренция хотела деликатно, но она же в тебя вцепилась. Когда я отсоединяла трубку от стойки — дьявол мне тут шуму наделал. Прямо с утра стресс, Полонез. Я тебе честно скажу. На улице, когда я шла в больницу, машина пушистого рыжего кота задавила — так я вот сразу поняла, что это недобрый знак. А теперь вот эта капельница! — говорила она, нервно бинтуя Его локоть широким бинтом.

— Мне совсем не больно, — ответил Он спокойно.

— Ноу стресс, — добавил Он тихо, подражая ее голосу и улыбаясь.

Лоренция громко захохотала, подошла к прикроватной тумбочке и начала вынимать маленькие баночки из льняной белой сумки. Она подала Ему бутылку с водой.

— Ты меня, Полонез, с утра-то не передразнивай, — сказала она. — Потому что тут ведь не до шуток. У меня и правда большой стресс, потому что это минута важная и историческая. Мы тебя отключаем от капельниц. И сегодня я тебя кормить буду через желудок. Маккорник мне написал тут целый трактат об этом. И подписал лично. А когда он свою подпись ставит, то это либо выговор, либо приказ. Наш диетолог тебе все продукты в баночки меленько накрошил, а потом еще блендером перемешал. Тут одни витамины — овощи, выращенные без всякой химии, а еще протеины. Как для младенчика. Все, конец трубкам и пустому желудку. Отныне буду тебя с ложечки кормить.