Януш Вишневский - Все мои женщины. Пробуждение

Но это долгий разговор, и я не уверена, что ты хочешь об этом говорить. Особенно в это время суток.

…Она встала и подошла к шкафу. Вернулась с полотенцами под мышкой и поцеловала Его в щеку. Склонилась к Нему и прошептала:

— Я не знаю, как это назвать одним словом по-польски. Во французском языке для этого есть подходящее слово: retrouvailles. Это описание чувства счастья, которое испытываешь, когда встречаешь кого-то спустя долгое время. И вот именно это слово мне сейчас пришло в голову. Оно очень точно выражает то, что я сейчас чувствую. Я склею ту тарелку и обещаю тебе, что ты когда-нибудь возьмешь ее в руки. А теперь отдыхай. Утром тебе надо будет поразить всех своей лекцией. Здесь, на моем острове. Поразить этот остров, как когда-то ты поразил меня.

— Иди в душ, — добавила она, кладя полотенце Ему на руки.

Когда Он вышел из ванной, Наталья заканчивала перестилать Ему постель. Он встал позади нее, совершенно обнаженный, и обнял ее. Она не двигалась и молчала. Он рукой поднял ей волосы и начал нежно целовать ее склоненную шею. В какой-то момент она схватила Его за руки и выскользнула из Его объятий. И молча пошла в ванную. Он лежал, голый, поперек постели, ожидая ее. Дождь за окном перестал. Со двора слышалось мяуканье кошек. Он услышал, как скрипнула дверь ванной. Она наклонилась над Ним и с улыбкой оглядела Его всего, с головы до пят. Потом присела рядом с Ним на постели. Он ласково погладил ее волосы и кончиками пальцев дотронулся до ее губ. Она не отстранилась. Он сжал возбужденно губы, когда она коснулась языком Его пальцев.

— Ничего не изменилось с этой точки зрения. Как я любила, когда ты ждал меня из ванной… Ты и твоя эрекция, — сказала она.

И вдруг встала, торопливо подошла к буфету и вынула из него небольшую кожаную сумку. Стоя на пороге открытой двери, произнесла:

— У Доменики есть комната для гостей. Я часто, когда у меня неожиданные гости из Польши, там ночую. Утром просто захлопни дверь. У меня есть второй комплект ключей в магазине. Первый автобус в Таормину отходит в шесть часов утра. Он доезжает до низа за полчаса. Билет можешь купить прямо у водителя. В холодильнике найдешь что-нибудь на завтрак. В морозильнике должны быть тосты. Будильник можешь не ставить — мои кошки и так тебя разбудят.

— И покажи им всем завтра настоящую математику. Так, как только ты умеешь…

Он услышал ее шаги на лестнице, а потом — отголоски тихого разговора. Он встал, подошел к окну и вышел на мокрый от дождя балкон, закуривая сигарету.

Ему вспомнились ее слова: «Меня бросало в дрожь от одного взгляда на тебя. Не знаю, от счастья или от холода…»

В ту ночь Он долго не мог уснуть. Ходил вдоль полок с книгами, вытягивая одну за другой. Большинство из них были на польском, итальянском или французском. Он наткнулся на книгу Хвина, о которой она говорила: зачитанная, распадающаяся на страницы, полная подчеркиваний, восклицательных знаков, отметок на полях, каких-то записей. Ее не было, но эти написанные карандашом на полях книги слова и предложения говорили Ему, как сильно Он ее обидел. И как сильно она Его любила.

На автобусную остановку Он пришел, когда еще не было шести утра. Автобус, полный людьми, спешащими на работу в Таормине, гнал по серпантину как сумасшедний, но пассажиры вокруг не обращали на это ни малейшего внимания. Некоторые спокойно, покачивая головами, продолжали досыпать, другие так же спокойно склоняли головы над своими телефонами. Наверно, Он единственный в этом автобусе испытывал беспокойство, а временами — и панический страх.

До отеля Он добрался к завтраку. Около девяти утра позвонил Лоренцо, чтобы напомнить, что завтра утром приедет за ним с Джованной, которая планирует сделать покупки в Таормине. После обеда, в своем гостиничном номере, одетый в костюм, с секундомером в руках, Он репетировал свою лекцию. Он сам ненавидел, когда лекция превращалась в пустую болтовню. У него было ровно тридцать минут — и последний слайд презентации надо было показать точно перед окончанием этой тридцатой минуты. Так должно было быть. Когда Его пригласили на сцену, Он встал за кафедрой в переполненном лекционном зале и прежде всего стал молча искать глазами Наталью среди толпы собравшихся. Но ее не было…

После лекции Он вернулся в свой номер и налил граппы в стакан. Потом — еще раз, до краев. Он думал о ней. С самого утра думал о ней. Он переступил границу между человеком и сволочью. И вовсе не потому, что оставил ее. Расставание — это логичная и обязательная часть абсолютно каждой связи. Тут не помогут ни клятвы, ни договоры, ни мольбы, ни заточение в клетку. Не о том речь. Но Он — и речь именно об этом! — расстался с ней как сопливый говнюк. Выкинул ее из своей жизни, как использованный носовой платок. Смятый, грязный, ненужный.

Он выбежал из отеля и почувствовал холод только через несколько сот метров — Он забыл надеть пиджак. И только тогда заметил, что так и держит в руке стакан. На стойке перед ее магазинчиком было пусто — никто не заполнил освободившееся место новой тарелкой. Он поставил туда стакан с остатками граппы на дне и вошел внутрь. За прилавком стоял седой низенький мужчина. В своих выпуклых очках и оливковом шерстяном баварском пиджаке без воротника он совершенно не был похож на итальянца. Скорее — на продавца на ярмарке во время Октоберфеста в Мюнхене. Старик серьезным взглядом окинул Его с головы до пят и спросил по-немецки с оттенком насмешливой иронии в голосе:

— Я могу вам чем-нибудь помочь? Но сразу предупреждаю, что одежду мы тут не продаем…

Он громко рассмеялся и ответил тоже по-немецки:

— Я бы хотел купить одну тарелку. Фройляйн Наталья, с которой я разговаривал вчера, точно знает, какую.

Седой старик поправил свои очки, взглянул на Него подозрительно и с явной враждебностью в голосе сказал:

— Фрау Наталья? К сожалению, ее сегодня нет. И не будет до конца года. Она улетела сегодня утром на vigilia di Natale в Польшу. А о какой тарелке идет речь? Она мне ничего не говорила о вас.

— В Польшу?! Фройляйн Наталья? Сегодня утром?! Улетела? Вы в этом уверены?

— Абсолютно уверен, многоуважаемый. Абсолютно, — ответил нетерпеливо продавец и демонстративно повернулся к Нему спиной.

Он вышел на улицу перед магазинчиком, взял свой стакан, допил граппу и закурил. В отеле залез в свой почтовый ящик в компьютере и нашел там ее последние письма, написанные несколько лет назад. Полные нежности и беспокойства. Он тогда оставил эти письма без ответа.

Он сел с компьютером за стол. Снял наушники. Он знал, что Его будут звать на прощальный раут заканчивающейся конференции. Не реагировал на стук в дверь. Писал. О своем жестоком равнодушии, об эгоизме, о черствости, о съедающем Его запоздалом чувстве вины. О внезапном понимании, какую страшную боль Он ей причинил. Он извинялся, просил прощения. Искренне, по-настоящему, без какой-либо афазии. Потом вышел из отеля и до позднего вечера бродил по улочкам Таормины.