Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

В конечном счете, всё упиралось в тезис, от которого многие шарахались еще во времена службы Рябцева-старшего: Россия — страна, мол, особая. В силу своей исторической идентичности, в силу менталитета ее народа она, мол, способна мобилизовать свой потенциал только в экстремальных условиях. Русские не способны на поступательные половинчатые действия…

Однако это не избавляет человека от заложенного в его природу наследия — наследия Хама, как объяснил однажды владыка Ипатий. И если верить Книге книг, если вообще есть смысл в опыте прошлого, то это наследие — при проекции данного принципа на современную Россию — сегодня сводится буквально к надругательству над авторитетом, пусть и бессознательному, пусть без злорадства. Хотя и он, авторитет, не является зачастую столпом нравственности. Хотя и он не есть однозначно производное от добра, как и бездействие. Но вывод всё же напрашивался однозначный: воля, проявляемая в земных делах, замыкается на зле. Вот тут-то и заявляло о себе что-то надродовое, разуму недоступное… Увы, в стране, в которой он жил, непротивление злу вело к преумножению зла.

Но ведь и злом выкорчевать зло тоже невозможно. Тогда где же выход? В полном отмирании и в полном возрождении заново, на других началах и в обновленной репликации всего, что уже было или просто могло бы быть? Но не начнется ли всё сначала? По тем же законам отрицания, которые приведут всё к тому же надругательству?..

Вместе с возвращавшимся в подразделениявоенным людом разных родов войск и званий «зондеркоманду», как пошучивал над своей миссией полковник Однораз, по прилете в Моздок в тот же день переправили в Грозный. Расквартировали группу на территории подразделения ГРУ в Старых Промыслах. Офицерам отвели две полуподвальные каморки. Здесь и пролетели трое суток в полнейшем бездействии.

Новостей не поступало ни от Майбороды, ни из округа. Полковник Однораз теребил по телефону Шерстобитова, который всё еще находился в Моздоке, по каналам закрытой связи вновь и вновь выходил на Окатышева. Но в Петербурге твердили одно и то же — сидеть и ждать.

Полковник Майборода дал знать о себе только на третьи сутки. Он приехал вечером, к ужину, привез бутылку московской водки, котелок котлет и канистру питьевой воды, заверив, что от местной «радоновой» воды пользы столько же, сколько и от прославленного кавказского климата.

Небритый и заметно недосыпавший, полковник производил впечатление обидчивого добряка. Он напропалую острил, но по его усталым глазам Рябцев-старший понимал, что история с обменом — лишь одна из его неисчислимых забот и, скорее всего, не главная.

Дни стояли уже теплые, но в помещениях топили, как зимой. Дорогой полковник успел продрогнуть и теперь придвинулся ближе к отопительному агрегату, сетуя на то, что в горах еще зима зимой, снега столько, что ни пройти ни проехать. Потом говорили о боях в Аргунском ущелье, о кровопролитной заварухе под Урус-Мартаном. Когда же офицеры пропустили по третьему разу, полковник вдруг перестал улыбаться и, вопросительно вглядываясь в лица, стал излагать схему обмена, выработанную совместно со специалистами ФСБ. Обмен предстояло проводить по «хитроумной» схеме — синхронно, в двух разных точках. Майборода не скрывал, что план Шерстобитова ему не по душе. Но он ничего не мог изменить.

— Местонахождение вашего сына известно. На карте могу показать… Это не так далеко, — объяснял Майборода, задерживая на Рябцеве-старшем оценивающий взгляд. — Горы, снег… Окопались капитально. Наших там человек десять, не считая рабов. Бомбить не стали, хотя давно можно было вычистить логово и дезинфицировать… Вашего сына держат в самом расположении отряда Кадиева. Условия содержания… — полковник пожал плечами. — Кинотеатров там нет, сами понимаете. Так что главное развлечение — самосуд. Одному из наших пальцы отрубили лопатой, а потом нож бросили, чтобы сам дорезал ошметки.

— Откуда такие подробности? — помедлив, спросил Михаил Владимирович.

— Попался нам один молодчик, поделился… Сам Кадиев — редкая птица. В разработку мы давно его взяли. Легализации вроде не добивается — так здесь говорят о таких, как он. О тех, кто не прочь рвануть на нашу сторону. На деле, сами понимаете: одна рука дает, другая забирает. Возьмите хоть меня… Разве я могу что-то гарантировать лично? Всё, что им предлагают в Москве, так это объективное и непредвзятое рассмотрение их участия в бандформированиях… — Полковник усмехнулся. — Таким, как он, некуда деваться. Если бы он нам поверил, думаю, сложил бы оружие… Чеченцы — народ гордый и в принципе порядочный. Но у них плоховато с тормозами. Да и в исламе учение о грехе — другое. Ислам не ставит вопрос ребром. Он проблему нюансирует. Отсюда разный тип поведения, непонимание… — Дожидаясь реакции на сказанное, полковник замолчал, но, поскольку реакции не последовало даже от Сулеймана, Майборода сообщил главное: — Что же касается вашего присутствия, то я принял решение вас не впутывать. Получите сына, и на этом — баста. Дальше сами будем разбираться…

После визита в часть порученца Окатышева глаз сомкнуть ночью вообще не удалось. Мысленно перебирая увиденное и услышанное за день, вновь и вновь прокручивая в голове слова полковника, Рябцев-старший, не переставая, копался в своем прошлом. Ему все чаще казалось, что где-то там и таилась разгадка всего, что происходило в его жизни сегодня… Перед тем как лечь, они долго дискутировали с Сулейманом.

Нормы шариата тот не считал ни абсурдными, ни отжившими. Согласно практиковавшимся некогда правилам, пощечина, лишавшая человека чести, при нанесении ее открытой ладонью наказывалась тремя, как говорил Сулейман, верблюдáми, обратной стороной ладони — шестью верблюдáми, за убийство же предписывалось отдать шестьдесят и более верблюдóв, в зависимости от жестокости убийства.

Сулейман уверял, что более сбалансированной система наказаний стала с первой половины девятнадцатого века благодаря Шамилю, который привнес в нравы горцев смягчающие нормы. Тогда и были отменены «кровожадные» классические положения шариата, такие, как отсечение руки, головы. Кару заменили на штрафы и отсидки в ямах-зинданах. Поблажки стали неизбежными ввиду затянувшейся войны. Тогдашним властям горцев приходилось беречь жизни чеченцев и дагестанцев, в противном случае их силы редели бы быстрее, чем на поле брани. Поскольку же к Шамилю на Кавказе относились скорее как к отступнику, а не как к национальному герою, — сдавший сородичей врагу, кто же он еще? — то во введенных им новшествах многие и тогда, и позднее видели причину всех бед, обрушившихся на регион. Сулейман же считал вполне приемлемым и даже тонко отточенным инструментом именно традиционную систему наказаний, но при условии «правильного» применения.