Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 2

Близился конец апреля. Сам генерал Окатышев вылететь из Питера в Моздок не мог, он направил в Чечню группу из трех офицеров — полковника Однораза, подполковника Белощекова и майора по имени Сулейман, чеченца по национальности. Рябцев-отец вошел в группу четвертым.

В подмосковном Чкаловске, где предстояло пересесть на спецборт до Моздока, состоялась контрольная встреча с московскими офицерами, которые приехали в аэропорт освежить инструкции.

Из разговора с московскими контрразведчиками выяснилось, что разногласия, о которых Окатышев старался не распространяться, явно отравляли отношения между службами. В Москве настойчиво цеплялись за идею выхода на связь с посредником. Офицеры, как и Окатышев, не хотели вдаваться в подробности. Но даже из поверхностных сведений, которыми они делились, не стоило труда прийти к выводу: если что-то сорвется теперь, разрешение на следующую подобную операцию пробить удастся не скоро. Неслучайно два дня назад в Моздок вылетел полковник Шерстобитов из ФСК, в обязанности которого входило курировать операцию в Москве: Шерстобитов нуждался в каких-то дополнительных подтверждениях, собирал их по своим каналам. Новость выглядела неожиданной. Петербургскую сторону даже не посчитали нужным проинформировать об этой «миссии», сведения поступили уже из Грозного…

Всматриваясь в лица заместителя Шерстобитова и его помощника, которые приехали в Чкаловск для последних согласований и явно чего-то недоговаривали, Рябцев-старший ловил себя на мысли, что не может не испытывать к этим людям доверия. Не оставляла мысль, что если бы ему довелось служить в окружении таких, как они, то он и по сей день носил бы, наверное, погоны. Несмотря на профессиональную манеру уходить от прямых ответов на вопросы, в их личном позиционировании по отношению к задаче Рябцев не видел и тени какой-либо двусмысленности. Они просто делали свое дело, работали не за страх, а за совесть, хотя вполне отдавали себе отчет, что от их поступков зависит очень немногое. Однако в том малом, что они брали на себя, они намеревались идти до конца. Эти люди были на стороне таких, как пленный сын, на стороне конкретного живого человека, и не скрывали этого, хотя жалованье получали от тех, кто по статусу, да и физически, не мог принимать в расчет судьбу каждого пострадавшего военнослужащего.

Оба офицера с крамольной откровенностью говорили о замалчиваемых с начала второй кампании потерях среди военнослужащих и мирного населения. Пятизначные цифры не очень-то удивляли. Те же данные Рябцев слышал от Окатышева. Но тот высказывался куда резче и откровеннее: интерес высших военных кругов к закулисным играм с главарями сепаратизма объяснялся не только непредвиденно большими потерями, которые несли в Чечне федеральные силы — цифры были заложены в план кампании и соответствовали предусмотренной «минимизации потерь», — и не только стремлением командования спасти честь воинства, в очередной раз поруганную, потому что оно в очередной раз провалило ряд ответственных операций. Но тем, что воинство, да и страну, снаряжавшую рать свою в поход, пора вообще спасать, как утопающих. И всё это вопреки басням, которыми пичкали весь мир правительственные чиновники, неспособные оказывать влияние на ход событий, неспособные отступиться от вчерашних бредовых решений, а еще меньше — отвечать за них. Хотя за любое из таких решений следовало нести ответственность не только перед своей совестью: за такое отвечают собственной головой…

Размышляя над тем, что ему приходилось слышать от Окатышева, Рябцев не мог иногда удержаться от предположения, даже если в него и закрадывалось что-то граничившее с искушением: а что, если в недрах армейской машины созрел какой-то негласный консенсус, причем без заговора, сам по себе, без нарушения людьми присяги?

Здравый смысл, безусловно, требовал от людей информированных, способных на реальные поступки делать всё от них зависящее, для того чтобы армия, ее структуры смогли сохранить дееспособность, уже потому, что она является частью фундамента, на котором держится любое общественное здание. Но более конкретно — они должны были делать всё необходимое, для того чтобы отстоять честь людей, которые доверили армии свои жизни, а таких людей насчитывалось даже не тысячи, в общей сложности счет следовало вести, наверное, на миллионы. И это общее настроение умов не могло не перерасти в организованные действия — рано или поздно. Вот и напрашивался вывод: что, если молчаливое большинство смогло сгруппироваться вокруг общих ценностей и на основе этих ценностей объединиться в мощную и до поры до времени невидимую силу, которая пока не успела заявить о себе во всеуслышание?

Несмотря на то что в своих размышлениях Рябцев чувствовал что-то и вынужденное и, как бы то ни было, неопределившееся, зыбкое, он понимал, что сама логика, которую он нащупывал в себе, не обманывает его. Миром правят не люди, а Бог. Бог правит всем, в том числе властью. Которая правит людьми… Чем это можно опровергнуть? Кому не хотелось верить не в абстрактную силу добра, которую сама якобы Природа закладывает, как фундамент, в души некоторых людей, но в силу осознанную, рациональную. Ведь только так она способна что-то созидать, а не только скапливаться в массу, не только удерживать мир от полнейшего краха, до тех пор пока эта масса не станет критической.

Именно так устроен мир: всё возможное со временем становится необходимым, спрос порождает предложение. В этом смысле миром правит именно необходимость. А если так, то консенсус людей здравомыслящих давно должен привести к формированию реальной силы, причем спонтанно, сам по себе. Это неизбежно. Что, если эта организованная сила уже давно существовала в России и незримо удерживала под своим контролем глобальные процессы, происходящие в стране? Эдакое братство воинов-монахов, но в русском варианте? Что, если это братство сумело себя замаскировать и настолько изощрилось в искусстве лицедейства и мимикрии, что истинные его цели не поддавались анализу и любое соперничество с ним оказывалось заведомо обреченным на провал? Но тогда стоило ли относиться к этому однозначно?.. Всё тайное чревато тем, что так же тайно над ним можно взять контроль. Тайное созидательно в Божьих промыслах. В помыслах людских тайное разрушительно. Потому что человек, по большому счету, созидать не способен. Он может только пользоваться созидаемым Богом. В этом и просчитались в свое время тамплиеры — прародители современных тайных братств… В таком случае подход чеченца был не таким уж абсурдным, каким казался на первый взгляд. Не эти ли круги пытался расшевелить Кадиев?