Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Доступ в палату первое время старались ограничивать. Но когда больному стало лучше, визитам не было конца. Петра навещали знакомые из Пасси, доктор Поль и его жена. Раз в три дня приезжал фермер Фаяр. Однажды визит нанес и шурин Фаяра, светлоглазый фермер из-под Кордона, который одарил дежуривших медсестер тремя килограммами майского меда, собранного у себя на пасеке, а своего больного — бутылкой сливового самогона, который одна из медсестер сразу упрятала в шкаф с его личными вещами.

В конце июня в Альпы вновь приезжал Серж Фон Ломов и с ним Густав Калленборн. Хлопотала вокруг больного и Мари Брэйзиер, но она появилась в Верхней Савойе уже позднее…

Одним из завсегдатаев палаты с первого дня стал доктор Обри. Он жил неподалеку от больницы, на велосипеде дорога отнимала у него не больше пяти минут, и таким образом ему удавалось «убить сразу двух зайцев», как сам он признавался. Он успевал как следует «почесать языком» в палате Петра и заодно мог заглянуть в отделение по своим врачебным делам.

В палате Обри проводил около часа, а по выходным просиживал здесь все вечера. Стараясь внести в лечение знакомого свою лепту, доктор с первого дня пытался помочь лечащему врачу привести Петра в чувство. Поудобнее усаживаясь, вплотную придвигая кресло к кровати, Обри пускался в одни и те же расспросы:

— Эх вы, такую машину угробили! Куда вас, спрашивается, понесло?.. Молчите. На вашем месте я бы тоже помалкивал. Но чтоб вы знали: я вам всё равно не верю! Не верю, что у вас память отшибло. Питер, ну ей-богу?.. Зачем вы им голову морочите? Пощадили бы медсестер. Они с утра до вечера на ногах, вы представляете? А зарплата? Сами знаете — кот наплакал. Так что давайте не будем усложнять людям жизнь… Ну, вспомнили что-нибудь? Как вас зовут, вы это хотя бы помните?.. — настаивал Обри. — Допустим, что нет, вышибло… А меня? Да неужто забыли? Боб! Обри! — кричал Обри не в первый раз, сильно выпучивая глаза; однако все усилия оставались тщетными. — Вы знаете, сколько стоит такая машина? За сколько вы ее купили, вы хоть помните? Ваша машина стоит сто тридцать тысяч! С учетом наезженных километров, конечно, уже подешевле. Но давайте подсчитаем… За год у вас на спидометре набегает тысяч по тридцать‒сорок. Вы же много ездите? Сколько лет назад вы ее купили? Опять не знаете… А я вам скажу сколько: у моего шурина точно такая же модель… Значит, вы свою тогда же и купили. Прав я или нет? Что было в этом году, когда вы вашу машину купили? Ну?.. — Поднеся очки к бесформенному носу, Обри держал их перед глазами на некотором отдалении, не прикасаясь оправой к лицу, чтобы проследить за реакцией больного, и снова был вынужден продолжать разговор сам с собой: — Американцы баню устроили арабам! В Ираке! Ну, вспомнили? Бум-бум?!

С того дня как в больнице стала бывать Мари Брэйзиер, Обри пришлось сократить свои визиты. Дважды застав старика в палате в тот самый момент, когда тот проводил очередной допрос, Мари обозвала его «старым шутом», выдворила за порог и ринулась объясняться с заведующим отделения. Мари требовала, чтобы полоумного старика перестали впускать к ее родственнику, и даже слушать не хотела лечащего врача, приглашенного для объяснений и пытавшегося убедить ее в том, что методика правильная, что доктор Обри, престарелый коллега, несмотря на свою эксцентричность, прекрасно знает, что такое «амнезия», и никогда не позволит себе ничего такого, что могло бы нанести вред больному, как раз наоборот…

В первые дни своего пребывания в Альпах Мари добивалась перевода Петра в другую местную клинику, которая находилась выше в горах. Она считала, что в частной клинике ему будет лучше. Однако через неделю, ближе познакомившись с молодыми санитарками, с медсестрами и с самим лечащим врачом, от своей затеи Мари отказалась. Лечебный персонал делал всё возможное, чтобы облегчить длительную госпитализацию. Условия провинциальной больницы были более чем приемлемыми.

От своих новых забот помолодевшая и румяная — горный воздух давал о себе знать — Мари не жалела денег на такси и продолжала объезжать все местные пансионаты, чтобы заранее подыскать подходящее место для последующего лечения и отдыха, предписанных Петру после больницы. По мнению врачей, отдых ему требовался в течение нескольких месяцев…

Весной девяносто четвертого года, в одну из поездок на юг Франции, я навестил Мари Брэйзиер, к этому времени уже окончательно переселившуюся в Рокфор-ле-Па. Она и попросила меня съездить в психиатрический центр, где Петр находился вот уже несколько месяцев.

Своей просьбой Мари ставила меня в затруднительное положение. Она делала на меня какую-то ставку, и вряд ли я мог оправдать ее надежды. Да и трудно было не задаваться вопросом, что думает об всём этом сам Петр, если с мнением его вообще кто-то считался. Горел ли он жаждой общения? Каково ему было представать перед вчерашними друзьями и знакомыми в роли душевнобольного?

Как объясняла мне Мари, с осени прошлого года, с того дня, как Петр находился на стационарном лечении, существенных сдвигов в его состоянии не наблюдалось. Посещения близких, друзей и знакомых в клинике будто бы принимали на ура. Врачи считали визиты частью терапии и чуть ли не панацеей. Лечащий врач, некто Пьер де Мирмон, неоднократно обращался к Мари с просьбой посодействовать ему хотя бы в этом…

Частная клиника находилась в окрестностях Монпелье, в довольно живописной местности. На юге стояла уже не весна, а настоящее лето. Пестрые цветущие косогоры дружно разбегались в разные стороны сразу на выезде из небольшого городка со старинной церковью, который надвое рассекала речушка. На узких улочках было ни пройти ни проехать от магазинов, торговых рядов и лавок. Торговцы заманивали к прилавкам фермерскими продуктами и какой-то местной мануфактурой. С туризма все жили и здесь.

От каменного моста, замыкавшего городскую черту, мне предстояло проехать еще несколько километров в направлении старинной обители, населенной монахами-бенедиктинцами, которая располагалась на возвышенности и на карте была отмечена как историческая достопримечательность. По соседству с монастырем и находилась клиника…

Въездные ворота оказались распахнуты. Трое рабочих в спецовках выгружали из автофургона ящики, выполняя указания долговязого мужчины в белом халате.

Я приостановился у ворот. Тот, что был в белом халате, подал мне знак, приблизился, спросил, с какой целью я пожаловал, и показал мне на аллею, углублявшуюся в объезд широкого газона с сиротливо расставленными на нем шезлонгами.

Обогнув газон и клумбы, я подкатил к главному корпусу и припарковался на усыпанной гравием площадке. На высоком крыльце, заставленном цветами в вазонах, показалась молодая медсестра. Тоже в белом, приветливая и на вид миловидная, она пригласила меня подняться. Мы вошли в высокий вестибюль с хрустальной люстрой, миновали теплую, залитую солнцем галерею и оказались в просторном, застеленном ковровой дорожкой коридоре. Медсестра указала на дверь в конце, сказала, что лечащий врач ждет меня, и исчезла.