Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Дверь на террасу оказалась незапертой. Петр вышел в сад.

Пристально разглядывая мокрые, дымящиеся от пара газоны, он изучал их от края до края, просматривал каждый клочок травы, словно надеялся обнаружить в ней какой-то тайный знак, оставленный специально для него, а то и вещественное доказательство тому, что всё услышанное до сих пор не было просто бредовым сном. Потом он обогнул дом с тыла, подошел к лестнице, ведущей в комнатушку Мольтаверна, постоял, стряхнул воду с мокрых, ледяных перил и поднялся наверх.

Дверной замок был выломан. Внутри стоял спертый запах сырости и мыла. Постель Мольтаверна была разобрана.

Петр вернулся вниз, надел чистую рубашку, сходил к соседям, но никого не застал. Возвратившись к себе, он собирался звонить Калленборну, но вместо этого машинально набрал рабочий номер Шарлотты Вельмонт.

Сразу его узнав, Вельмонт едва не вскрикнула. Она была в курсе случившегося, но сохраняла какое-то странное спокойствие: изъяснялась медленно, взвешивала каждое слово. От Петра не ускользнула интонация не то изумления, не то негодования — понять было трудно. Казалось, что Вельмонт сразу же хочет расставить все точки над «i» и дать ему понять, что она, как и все, имеет право на собственное мнение. Вельмонт становилась на сторону легионера?

Она стала доводить до его сведения последние новости — уже из следственных кулуаров. После задержания Мольтаверна отвезли в какую-то временную каталажку, а минувшим утром доставили к судебному следователю, где тот сразу во всём «сознался». Расследование было поручено судебному следователю Берже, который пользовался репутацией добросовестного исполнителя, лишенного каких-либо личных амбиций. Уже от следователя Мольтаверна препроводили в камеру предварительного заключения. Анализы, которые были взяты у него и у Брэйзиер-младшей, давали якобы подтверждение всем уже собранным показаниям. Луиза Брэйзиер будто бы подала официальное заявление. Но с ней самой всё обстояло благополучно. Не считая каких-то «следов» на теле и «легкой спинной травмы».

При перечислении «следов», как и при слове «анализы», Петр чувствовал, что на голове у него шевелятся волосы. Столь подробными и, пожалуй, не очень легальными сведениями Вельмонт смогла обзавестись не через Шанталь Лоччи, как Петр сразу подумал, а через своего бывшего мужа, недаром тот был отставным судьей.

Он внимал ей с досадой. Своим тоном Вельмонт заставляла его признать очевидное — а именно то, что его тоже мучают сомнения насчет главного: кто виноват в случившемся? Впрочем, не торопилась ли Вельмонт с выводами, как всегда отдавая предпочтение тому, что оказывалось ей ближе по чистому совпадению, и не понимая, что тем самым опускается до принципа: своя рубашка ближе к телу.

Петр спросил, куда именно отвезли Мольтаверна. Вельмонт назвала не адрес, а знаменитую тюрьму в одном из пригородов Парижа…

Петр позвонил в Тулон. Домашний телефон Брэйзиеров изменился и там. Теперь он уже ничему не удивился. Искать новые номера телефонов через справочную службу было, конечно, бессмысленно. Не удивился он и тому, что, дозвонившись Брэйзиеру в контору и попав на секретаршу, с которой он был обычно накоротке, он не мог от нее ничего добиться. Секретарша уверяла, что «патрон» в отъезде. Однако отказывалась уточнить, куда именно Брэйзиер уехал, — явно имела какие-то инструкции на этот счет.

Вечером Петр съездил на Нотр-Дам-де-Шам, никого там не застал. После этого он окончательно утвердился в мысли, что Луиза находится у родителей. Отец, скорее всего, сразу же увез ее домой. Но на месте Брэйзиера он поступил бы точно так же…

Элен и Жак Форестье оказались дома в Гарне, с нетерпением его дожидались. Как только он вошел к себе, они позвонили в его калитку, молча прошли в гостиную и сидели как заколдованные на его грязных рубашках, вываленных из чемодана на диван, а затем стали переливать из пустого в порожнее уже известные факты.

Жак боялся поднять на Петра глаза. С безоглядной немужской логикой архитектор продолжал уверять, что ничего страшного не произошло. Главное, на его взгляд, что вся эта история не имеет последствий для самой Луизы. Что же касалось Мольтаверна, никто не мог помочь ему с самого начала. Для таких, как он, проще было бы родиться заново. Сосед заговаривался, его переполнял гнев.

Угадывая в лице Петра холодный отпор на каждое свое слово, архитектор терялся. И супруги уже наперебой пытались убеждать его, что теперь нужно думать о себе, о Луизе, о ее родителях…

По возвращениис дочерью из Парижа Арсен Брэйзиер по-настоящему пришел в себя только через день. В чувства его привел не столько вид жены, которая всё еще не могла оправиться от своего потрясения и выглядела немного невменяемый, сколько звонок шурина. Тот разыскивал Луизу.

Вертягин пообещал нагрянуть в Тулон. Брэйзиер не сомневался в том, что тот выполнит свою угрозу. Он был уверен, что Вертягин появится не позднее чем к обеду следующего дня, но, скорее всего, утром…

Никогда еще Брэйзиер не испытывал ни к кому подобной ненависти. Не находя выхода, эта ненависть выворачивала его наизнанку, душила до потемнения в глазах. Однако чувство гнева, от которого в горле у Брэйзиера ссыхалось, не мешало ему взвешивать положение трезво: выяснение отношений пока лучше было отложить. Но появлению шурина на пороге своего дома следовало помешать любой ценой.

Отправить дочь и жену куда-нибудь отдыхать, подальше от дома? Но не так-то это было просто. Жена отказалась бы собирать чемоданы. Любую его идею она приняла бы сейчас за очередную блажь. Предложить уехать всем вместе, например, в Рокфор-ле-Па? Но что это могло изменить? Вертягин мог заявиться и туда. Адрес ему тоже был известен. Да и вряд ли Мари согласилась бы ехать в «Бастиду». Следы недавней «эпопеи», произошедшей в Рокфор-ле-Па, оставались еще слишком свежими. Благоразумнее было избегать любых упоминаний об унизительной для обоих ситуации.

Другая идея, тоже довольно навязчивая (что, если уехать всем вместе в их семейный коттедж, находившийся в лагере «нудистов» в Ландах?), отпала уже последней, лишь после звонка местному психологу, к которому дочь наотрез отказывалась пойти на собеседование. После того, что она пережила в Гарне, тот не советовал везти ее в такое место, где ей пришлось бы смотреть на обнаженных людей. А в Ландах этого было бы не избежать: как на пляже, так и в самом лагере отдыхающие разгуливали в чем мать родила. Оставалось уехать куда-нибудь за границу. На морской курорт за пределами Франции? В Италию? В Испанию? В горы наконец? Куда-нибудь под Интерлакен? Но и за границу жена вряд ли согласилась бы ехать теперь, не успев прийти в себя после недавней поездки. Брэйзиер не знал, с чего начинать.