Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Решение родилось само собой. «Коллега» по бизнесу, известный в городе «парфюмерных дел мастер», как его некоторые называли, некто Жан Диарр держал в Ландах, выше по побережью, в Сулаке, загородный дом, который приобрел лет десять тому назад с его же, Брэйзиера, легкой руки. Брэйзиер вспомнил об этом, когда Диарр позвонил ему утром в понедельник по делу.

Пришлось, правда, наплести с три короба. После недавней болезни, которую перенесла дочь, ему якобы хотелось отвезти «своих» на отдых куда-нибудь в «родные края». Диарр, как всегда, был рад услужить. Он предложил свой дом до конца июля.

На всё остальное ушло не больше часа. Секретарша забронировала три билета на вечерний авиарейс. Брэйзиер тут же позвонил домой и бодрым тоном уведомил Мари, что в шесть вечера они вылетают втроем в Бордо. Он просил ее собрать вещи — свои, дочерины и его.

Мари начала было отчитывать его за «импровизацию». Однако в этот момент она еще не знала, что самым неприятным для нее окажется необходимость копаться в вещах мужа, в его нижнем белье, по мере сбора его чемодана. И уже почти отговорив его от этой затеи, она вдруг разом сдалась…

В конце концов, всё получилось с такой неожиданной оперативностью, что Брэйзиер, храбрясь, стал подумывать о том, чтобы растянуть поездку недели на две, на три, смотря по обстоятельствам. Сам он намеревался вернуться в Тулон через неделю. В этот период года он не мог пустить дела на самотек. Но ведь ничто не мешало ему опять поехать в Сулак на выходные?..

Дачный дом Диарра на окраине Сулака окружала настоящая сосновая роща. Многолетние рослые сосны издавали тихий ровный шум, на фоне которого даже собственная речь звучала как-то неестественно, слишком резко. А воздух казался настолько чистым и свежим, что не удавалось надышаться. Добротный кирпичный особняк с белыми ставнями, обнесенный кустами боярышника и металлической изгородью, изнутри весь белый и светлый, к прибытию Брэйзиеров был тщательно прибран и проветрен. Человек по натуре широкий, Жан Диарр успел распорядиться о найме горничной, причем за свой личный счет, о чем он сообщил Брэйзиеру в последний момент. Брэйзиеру не оставалось ничего другого, как с чистым сердцем принять дружеские благодеяния.

Элеонора, горничная лет пятидесяти, накрыла на стол в саду под елью. Вечер выдался тихий, теплый. Уже смеркалось. Прибранный, пустынный сад, видневшиеся над изгородью крыши соседних домов, обступавшие ограду сосны, сам воздух — всё быстро погружалось в вечерний полумрак. Небо же оставалось синим, чистым. На нем не было ни единого облачка. Контрастируя с блеклостью вечерних красок земли, небосвод приобретал какие-то бескрайние размеры. Над океаном, там, где еще минуту назад глаза ласкал алый диск солнца, налившаяся темной тяжестью фиолетовая гладь неба быстро затекала нежно-коралловыми разводами. А левее, примерно на юго-востоке, успела взойти луна. Полная и небывало большая, она еще до наступления ночи светилась так ярко, что взгляд, а возможно, какой-то внутренний нерв, оберегавший от чрезмерной восприимчивости, не выдерживал ее раскаленной белизны дольше секунды. Горький аромат сухой хвои и прогревшегося за день песка, ровный гул прибоя, доносившийся одновременно со всех сторон, теплыми волнами наплывающий юго-западный ветер — всё вдруг приводило в легкое оцепенение и едва не отчуждало друг от друга.

Брэйзиеры молча сидели за садовым столом, покрытым белой скатертью, по центру которого высился пышный букет бледно-лиловых георгинов, и ждали инициатив от горничной. Настоящая профессионалка в своем деле, она каким-то чутьем предугадывала все желания. Вмешиваться в ее ритуал не хотелось.

Элеонора поинтересовалась, какое лучше открыть вино. Мари было всё равно. Арсен предпочитал бордо. Горничная принесла местный «медок» пятилетней выдержки, аккуратно откупорила бутылку, предложила понюхать пробку и уже через десять минут, следуя каким-то своим обычаям, стала разливать по тарелкам холодный овощной суп, рассказывая о погоде и выдавая сводку последних известий.

Хорошая погода, наподобие сегодняшней, установилась всего три дня назад. Температура не превышала днем двадцати трех градусов. Море же осталось холодным, что для конца июня не совсем обычно. Лето же вообще пришло с запозданием. Отдыхающих пока мало. Туристический сезон грозил обернуться крахом для местной розничной торговли, которая в летние месяцы нагоняла обычно упущенное за предыдущие месяцы. Многие уже сегодня жаловались на убытки. Элеонора заверила, что комаров в доме нет, что окна на ночь можно оставлять открытыми, но на всякий случай она всё же оставила во всех спальнях по пузырьку лимонной эссенции — идеальное, на ее взгляд, средство…

В шортах и в белом шерстяном свитере, Луиза молча ковыряла свежий багет и к супу не притрагивалась, чем немного сбивала с толку щепетильную Элеонору. Мари не могла не заметить, как сразу же по приезде в Сулак в лице у Луизы произошла какая-то перемена. На душе у дочери что-то развязалось. В глазах даже появился неспокойный блеск, вызванный каким-то ребяческим возбуждением, который она испытывала, по-видимому, от одного вида знакомых мест — Ланды дети полюбили с детства. Как быстро летело время. Дочь стала уже слишком взрослой, чтобы делиться своими чувствами с ними, с родителями. Мари сковывала непонятная грусть. Минутами ей даже хотелось уединиться и просто, без всякой причины поплакать…

Муж ел за двоих, пил за троих и считал себя, несомненно, главной и единственной причиной свалившейся всем на голову благодати, сводившейся к простым, как всегда, житейским радостям, которыми так просто может одарить теплый приморский вечер, чужая заботливость и собственное здравомыслие, если уметь принимать себя таким, какой ты есть на самом деле. Утопая в своих ощущениях, муж, как всегда, не замечал, что эти простые радости в ней, в Мари, вызывают совсем другие мысли и эмоции.

От вина, как и от мяса, Мари отказалась. Она ограничилась одним супом. Несмотря на застывшую полуулыбку, она выглядела разбитой. Атмосфера застолья казалась ей фальшивой. Ужинать вместе за одним столом давно не удавалось. И может быть, поэтому давно не представлялось возможности убедиться в том, что идиллическое семейное прошлое кануло в небытие безвозвратно. Отношения, объединяющие их сегодня, держались на одной привычке, с которой никому не хотелось расстаться.

Попытки мужа изображать из себя главу семейства казались Мари пошловатыми. Мгновениями Мари казалось, что дочь не может не испытывать тех же чувств к отцу, и она спохватывалась. Но даже материнский инстинкт не мог притушить в ней нараставшего раздражения. Разве на это она рассчитывала три дня назад? Разве в эту жизнь она хотела вернуться? И разве не был муж прав, когда, пытаясь притупить ее бдительность, разглагольствовал дома о том, что несчастья сближают людей сильнее, чем «телячьи радости» совместного быта или принадлежность к стаду отборных животных? Если так, если не сближали больше и несчастья, то что могло заставить их теперь жить вместе?