Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— В каком еще Персидском заливе? Мы там никогда не были, — недовольно пробормотал Дюмон.

— Я почему-то думал, что Мольтаверн там был, — заметил Петр, стараясь скрыть свое удивление. — Вы уверены в этом?

— Конечно уверен… Вопрос вроде бы стоял о том, чтобы полк наш перебросить в Эмираты. Но там всё быстро закончилось…

Два дня спустя, приехав к Мольтаверну раньше обычного, Петр в раздражении вышагивал по боксу, стараясь перебороть в себе распиравший его гнев. Он вдруг не знал, с чего начать.

Мольтаверн посматривал на него безучастным взглядом, молча курил, но уже догадывался, что произошло что-то непредвиденное.

— Ответь мне на такой вопрос: когда именно ты был в Персидском заливе? — заговорил Петр.

Мольтаверн удивленно отпрянул и продолжал молчать.

— Бункеры Хусейна ты ходил взрывать с американцами?.. Ты же рассказывал Луизе… да с какими с подробностями!.. что вас высадили где-то там, на окраине Багдада, что вы окопались, обложили окопы мешками с песком. А потом вас будто бы отозвали, чтобы не получилось скандала… Был ты там или нет?

— Не был, — сказал Мольтаверн.

Петр развел руками и некоторое время опять молчал, а затем с искренним недоумением спросил:

— Зачем же ты молол всю эту чепуху? Может быть, ты и в Легионе не был? Может быть, этот Дюмон мне тоже навешал на уши всякой ерунды? Может быть, его там тоже не было? Сам посуди — ни тебя, ни его я в погонах не видел.

— Нет, это всё правда! Можете верить.

Петр долго над чем-то раздумывал, прежде чем заговорить другим тоном:

— А теперь вот что мне скажи, насчет твоей сестры… Она одна у тебя или еще кто-то есть?.. Опять молчишь. Или здесь ты тоже наплел… для красного словца?

Мольтаверн мотнул головой.

— У тебя есть мать и отец?

— Только мать. Отец умер.

— Умер?.. Естественной смертью?.. Тебя за что упекли в первый раз?

Мольтаверн не повел глазом, сидел как каменный.

— А не ты ли его укокошил? Да еще и собственными руками? Да или нет?! — прикрикнул Петр. — Хорошо… А кроме сестры и матери, у тебя есть еще кто-нибудь?

— Нас одиннадцать детей в семье, — спокойно отреагировал Мольтаверн. — Сестра у меня одна, остальные братья.

— Ты надо мной издеваешься, Леон?

— Это вы издеваетесь.

— Почему же ты молчал всё это время?

— Зачем говорить о том, чего не существует? Мы ведь отношений не поддерживаем.

Петр обессилено закивал, вдруг понимая, что ожидаемого опровержения своим сведениям он не услышит.

— Рано или поздно это всё равно бы вылезло на свет. Я не понимаю, на что ты рассчитывал?.. Леон, а может быть, ты просто ненормальный? Может, тебе врач нужен, а не адвокат?

— Да это вам нравится изображать из себя благодетеля, адвоката. А я ни на что не рассчитываю! Носитесь тут с вашими «правда или неправда»… Спасти решили всех несчастных и обездоленных?..

— Вот как ты заговорил… Ты хочешь сказать, что я еще и виноват в твоей подлой лжи?

— Если бы вы побывали на моем месте… Иногда я не знал, где спать. А когда на улице холодина… — Мольтаверн уронил глаза в стол и неуверенно добавил: — Это не вранье… Всё это правда…

Проведя в боксе около часа, Петр переписал со слов Мольтаверна личные данные о его родственниках — имена, фамилии, адреса, всё то, что Мольтаверн знал о своих близких. Тюремные стены Петр покинул с чувством некоторого облегчения. Появление новых лиц означало появление новых возможностей. Одно это могло сгладить, как ему казалось, долю его личной ответственности, которую он брал на себя, проявляя упорство в заведомо проигрышной ситуации. И тем не менее осадок оставался неприятный. Поделить вину на всех — и от нее не остается ничего… — не переставал он повторять про себя. Он чувствовал себя в чем-то уличенным.

В тот день поджидала очередная неприятность. В Версаль пришло письмо от Режиса Дюмона. Дюмон передумал. Ехать на слушания в суд он отказывался.

Петр вновь звонил ему и вновь настаивал на своем. Дюмон не хотел больше обсуждать эту тему. Исчерпав все аргументы, Петр решился на крайнюю меру: он предлагал ограничиться письмом. Взывая к совести Дюмона, к его ответственности за судьбу товарища, Петр просил написать заявление на имя суда с изложением всех тех фактов, которые они обсуждали с глазу на глаз. И чтобы не терять время, да и не рассчитывая на то, что Дюмон сумеет составить такой текст должным образом, Петр предложил взять это на себя. Всё, что требовалось от Дюмона, это проверить факты, внести в бумагу поправки, переписать всё своей рукой, поставить подпись и выслать заявление обратно в почтовом конверте.

Дюмон скрепя сердце сдался. Но в начале следующей недели, когда Петр получил от него уже переписанную набело версию заявления, он был вынужден констатировать, что все его усилия напрасны. Текст стал неузнаваем. Дюмон сохранил в своей версии лишь некоторые выражения. Всё остальное было приписано кем-то другим, вполне складным, но неестественным для автора слогом. Кто-то посторонний приложил к документу руку…

В день слушанийПетр приехал в Версаль в десять утра. Увидев его на пороге — он не появлялся в кабинете с января, — Анна суетливо выбралась из-за своей конторки и, испуганно улыбаясь, поспешила навстречу.

Они прильнули друг к другу щеками, чего прежде никогда не делали. Задержав взгляд на секретарше — лицо ее в чем-то изменилось и выражало непонятное сожаление, — Петр вдруг поймал себя на мысли, что ни разу даже не вспомнил о ней за всё это время. Забывчивость казалась тем более непростительной, что он всегда питал к Анне слабость, какое-то домашнее, как ему всегда казалось, родственное чувство, которое испытывают к слабому, и она не могла не вызывать этих чувств своим легким нравом и мягким характером, изобличавшим ее подчас в полной неспособности справляться с беспорядочными обязанностями, которые выпадали на ее долю.

Не зная, что сказать, и продолжая стоять посреди коридора, Анна с сожалением заметила, что в кабинете она сегодня одна, с утра все разъехались по делам. Искренний будничный тон и радовал, и озадачивал. Анна всё принимала как должное.

Петр благодарно кивнул, попросил не переключать звонки на его линию, если кто-нибудь будет его спрашивать, и прошел к себе. Анна хотела было успокоить его: ему давно перестали звонить. Но лишь всплеснула руками. Через несколько минут Петр вернулся и попросил приготовить ему кофе.

Уже через пару минут Анна принесла на его письменный стол поднос с кофейником. Но вместо того, чтобы вновь перелистать дело в привычной рабочей обстановке и попытаться проникнуться ролью, которую ему предстояло исполнить — ради «погружения» в нее он, собственно, и приехал в кабинет, — Петр цедил крепкий горький кофе, курил сигарету за сигаретой, перелистывал свежий номер «Монда», задерживая глаза лишь на рекламных объявлениях. Взгляд больше привлекал вид за окнами. Над бульваром просматривались макушки голых платанов. Только теперь он вдруг обратил внимание, что стоит ясная теплая погода. Таких солнечных весенних дней давно уже не было. По дороге из Гарна в Версаль он этого даже не заметил.