Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Так ему и поверили. Дюмон оставался скептичен. И Петр перешел к главному. Повторяя сказанное по телефону, он решил объяснить всё с самого сначала. Инициатива обращения за помощью исходила не от самого Мольтаверна, а именно от него, его адвоката, — Мольтаверн просил этого не скрывать. Однако от себя он считал нужным добавить, что именно дружеская помощь близких и друзей могла повлиять на исход дела сегодня. Ведь «неприятности», постигшие Мольтаверна, толковать можно было и так и эдак. Свидетельства людей, хорошо его знавших, могли сыграть решающую роль. Петр миг помедлил. От его глаз не ускользнуло, что он приводит пару в недоумение, особенно хозяйку дома.

Как тут же выяснилось, и к немалому удивлению Петра, Дюмоны впервые слышали о том, что у Мольтаверна были какие-то нелады с правосудием. В полнейшем неведении они пребывали и по поводу того, какой он ведет образ жизни. До сих пор они были спокойны за Мольтаверна, были уверены, что у него есть постоянная работа, хотя в силу своих заскорузлых холостяцких привычек он и не мог якобы определиться с жильем и был вынужден постоянно менять адрес местожительства. Точнее говоря — гостиницы, как объяснил Режис Дюмон. До сих пор он был уверен, что Леон снимает номера на постоянной основе и иногда даже с пансионом. Еще недавно Мольтаверн регулярно их навещал. В каждый свой приезд он заваливал всю семью подарками…

Все трое какое-то время молчали. Могли ли они доверять друг другу? Правда ли всё только что сказанное? С чего теперь начинать?

Прямота — это казалась Петру наиболее адекватной тактикой. И он заговорил об интересующем его эпизоде из прошлого Мольтаверна, который выпадал на период их совместной с Дюмоном службы в Легионе, когда их подразделение попало в Чад. Речь шла о случае с несовершеннолетней девочкой. Местный житель как-то предложил легионерам в обмен на армейский паек свою дочь, что привело к бурной ссоре.

— Да ничего подобного! Откуда вы всё это взяли?! — взорвался Дюмон. — Я отказываюсь говорить на эту тему…

— В этом нет ничего ужасного… — заверил Петр, удивляясь бурной реакции, но вместе с тем понимая, что это вызвано не просто нежеланием оказаться замешанным в какую-либо темную историю, связанную с Легионом, но какой-то более глубокой личной причиной; Мольтаверн реагировал точно так же — наотрез отказывался обсуждать жизнь Легиона с посторонними.

По лицу хозяйки опять прометнулась новая тень недоумения. И это опять не ускользнуло внимания Петра. Муж не всё ей рассказывал? Петр понимал, что допустил просчет. Такой разговор нельзя было заводить в ее присутствии.

Отступать было некуда. Он принялся объяснять, что присутствие Дюмона на слушаниях, его согласие рассказать об этой истории, старой, забытой всеми, прямым свидетелем которой он являлся, могло помочь в защите товарища, даже если факты, о которых идет речь, не имеют прямого отношения к случившемуся с Мольтаверном сегодня.

Петр сознательно преувеличивал: показания Дюмона вряд ли могли что-либо решить в корне. Но в выбранной им линии защиты он считал необходимым использовать все возможности.

Однако и Дюмон тоже понимал, что значимость его показаний утрируется. Возможность своего появления на суде он отмел сразу и безапелляционно. Чтобы хоть чем-то обосновать свой отказ, он стал объяснять, что за давностью происшедшего всех подробностей не помнит и прямым свидетелем инцидента не был. А к тому же все эти докапывания, по прошествии такого количества времени, могли обернуться обыкновенными неприятностями: он мог навлечь на себя немилость армейских инстанций…

Вся дальнейшая дискуссия сводилась к попыткам Петра развеять опасения Дюмона. Между судом над Мольтаверном и «армейскими инстанциями» он не видел никакой связи. Никто не собирался устраивать в суде разгон ни Легиону, ни военным ведомствам. Но добиться своего Петру уже не удавалось.

Мадам Дюмон должна была кормить дочерей. Она отправилась звать их за стол. А когда она вернулась с девочками, гостю вдруг было предложено остаться обедать.

Не успел Петр принять какое-либо решение, как хозяйка стала накрывать на стол. Упрекая себя за близорукость, за то, что он не удосужился рассчитать время своего визита так, чтобы не попасть к обеденному застолью, но в то же время понимая, что в приглашении на обед кроется, пожалуй, его последний шанс, Петр поблагодарил за гостеприимство и приглашение принял.

Мадам Дюмон принесла на стол запеченное мясо, фарфоровое блюдо с картошкой фри, зеленый салат, две бутылки кетчупа. Девчушки, получив каждая по бутылке, тут же забыли о госте и о мальчишеской забаве с арбалетом, который минуту назад матери не удавалось вырвать у них из рук. Переворачивая бутылки с кетчупом кверху дном, вращая и обстукивая их с разных сторон, обе ерзали, обе, ловя на себе укоризненные взгляды матери, робели, но больше секунды не выдерживали.

Мясо, поданное на стол, оказалось кониной. Петр постарался скрыть свое замешательство. Недопеченное и с кровью, блюдо отталкивало. Но он, как и всё семейство, приступил к еде, а через несколько минут даже попросил вторую порцию мяса, чувствуя, что непринужденность была наивернейшим способом укрепить в глазах хозяев свою репутацию. Впрочем, мясо оказалось действительно вкусным.

Погруженный в свои раздумья, Дюмон ел молча, сосредоточенно. Замечая в лице хозяйки какую-то беззащитность, не то пробудившуюся благосклонность в свой адрес, Петр начинал понимать, что решение мужа теперь зависит непосредственно от нее…

После кофе впятером они вышли в сад на узкий лоскут газона, простиравшийся в направлении безнадежно голых, невзрачных полей, изгородью которому служили елки и два куста рябины, увешанные гроздьями крупных оранжевых ягод. Здесь и произошло то, на что Петр рассчитывал, решив остаться обедать. Мадам Дюмон вдруг открыто встала на его сторону.

— Я не понимаю, чего тебе стоит поехать, — обратилась она к мужу; по тону чувствовалось, что она привыкла им верховодить. — Если твои показания могут помочь Леону… отпросишься на день и вернешься.

— Тебя еще здесь не хватало, — одернул ее муж, но уверенности в его голосе больше не чувствовалось.

— Не всё зависит от вас, но многое, — напомнил Петр. — Я, конечно, оплачу вам дорогу, расходы.

— Да бросьте! Какие расходы?! — Дюмон оскорбленно уставился в даль.

Наблюдая за девчушками, которые затеяли очередную непонятную игру и стремглав носились друг за другом по сырому газону, все трое с минуту молчали.

— Когда суд, вы говорите? — спросил Дюмон.

— Двадцать пятого марта, в четверг.

— Не понимаю, куда его опять черт понес?! — взорвался Дюмон.

Почувствовав, что с этой минуты на показания Дюмона можно рассчитывать, Петр поинтересовался датами и сроком их совместного пребывания с Мольтаверном в Персидском заливе.