Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

В откровенный тон Форестье закралось что-то неискреннее или просто неуместное. Петр рассеянно молчал.

— Пэ, если хочешь, приходи к нам ужинать, — предложила Элен. — Сильвестры тоже обещали. Больше никого не будет… Я ростбиф поставила в духовку… Просто посидим, как раньше…

— Сегодня не смогу… Мне в город вечером, — сказал Петр. — Как они-то? Живы-здоровы?..

Из всего прочитанногоза осень самое неизгладимое впечатление на Петра произвели два томика Николы Кузанского, или Николаса из Кузы [1] Nicolas de Cues (франц.) . , как значилось на титульной странице книги, немецкого теолога и мыслителя эпохи позднего Средневековья. Один из этих томиков попал ему в руки еще прошлым летом и поначалу увлек его, но книгу пришлось отложить. Без поясняющего контекста, без подготовки в содержание книги не удавалось вникнуть по-настоящему.

Петр вернулся к трактатам Кузанского после того, как пролистал однажды издание, посвященное современной астрофизике, а за ним еще одно, автором которого был немного забытый популяризатор философских и научных идей Александр Койрэ, — одна из глав книги Койрэ была посвящена именно Н. Кузанскому, — и уже после этих двух книг купил и в одном порыве осилил еще одну очень читаемую книгу, вышедшую из-под пера самого известного в мире инвалида, астрофизика Стефана Хокинга. Благодаря книге Хокинга всё как-то неожиданно для Петра подытожилось. Стало вдруг возможным вернуться к тому, с чего он начал.

Трактаты Кузанского теперь поглощали его с головой. Это происходило не только потому, что чтение, вскоре превратившееся в настоящее изучение, требовало сосредоточенности, да и попросту отдачи, усидчивости. Но это лишь частично объяснялось устарелостью перевода, вполне типичным недостатком стареющих книг, которые переводились слишком давно: лексика и особенно авторская терминология в таких книгах часто подкрашены непривычной семантикой, а это сильно мешает адекватному восприятию, пониманию изначальной мысли автора. Труднее всего давались, опять же, сами доводы, излагаемые на страницах опусов.

Вместе с тем это и захватывало. Приводил же автор свои доводы с целью какой-то неохватной и, по сути, немного абсурдной. Хотя бы потому, что подобными намерениями он противоречил сам себе, своей исходной задаче. Ведь автор видел эту задачу прежде всего в выявлении очевидных тупиков и парадоксов, всех этих неисчислимых изъянов в людском знании, в глобальном представлении людей о мире и о Боге. Гениальный теолог, похоже, полез в бутылку: Кузанский пытался доказать — ни много ни мало — существование Бога.

Многое из того, что открывалось Петру на этих страницах, шло по-настоящему вразрез с устоявшимися, общепринятыми понятиями и нормами. Но усилия, которые требовались для того, чтобы вникнуть в суть парадоксов и разобраться во всём самостоятельно, волей-неволей упорядочивали душевный хаос. Стройная мысль как бы намагничивала своим присутствием и тем самым упорядочивала всё то, что в душе оставалось несобранным и разрозненным…

Всё, что касалось пространства и в особенности космологии, больших и малых величин Кузанского, «максимума» и «минимума», а также метафизических превращений — «минимальной кривизны» в «максимальную прямизну», превращений бесконечной линии в треугольник, центра в окружность и т. д., — всё это вроде бы вписывалось в простые логические построения ума. Больших вопросов здесь не возникало. В мире конечных геометрических фигур, в котором круг, при увеличении его радиуса до бесконечности, становится бесконечной линией, — в такой системе, которую вполне можно было представить себе умозрительно, в голове, вещи подчиняются, в конце концов, обычной человеческой логике. И такой логикой можно оперировать.

Если бы мир имел «центр», то он обладал бы и «окружностью», он имел бы «начало» и «конец». И этот «конец» был бы чем-то конечным по отношению к чему-то внешнему, существующему вне, за его пределами. Поэтому мир неизбежно мог являться только сферой, центр которой находится повсюду и в то же время нигде, в которой нет ни низа, ни верха. В такой сфере всё однородно. Мир не может быть бесконечным. Но в то же время его нельзя рассматривать как конечный. Многих максимумов не может быть в одно и то же время, потому что в таком случае это уже не максимумы, а нечто другое. Существовать может лишь один единый максимум…

Вытекающий из этого вывод тоже выглядел донельзя просто, хотя и парадоксально: абсолютный минимум всегда совпадает с абсолютным максимумом. В абсолюте происходит полное отождествление противоположностей наибольшего и наименьшего, полное совпадение противоположностей. И такое совпадение понятий не может быть постигнуто при помощи понятий, относящихся к конечным объектам и величинам.

Идея релятивизма пространства и относительности понятия движения, которую Кузанский иллюстрировал на примере с кругом, — он изображал такой круг, в котором человек вращается как бы с распростертыми руками и ногами, в виде звезды, заключенной в обруч, в кольцо, — эта идея тоже вроде бы не содержала в себе ничего странного, невообразимого. Вполне очевидно, что при бесконечно высокой скорости вращения тело такого человека неизбежно оказывается в изначальном положении и одновременно во всех других положениях. Но как перейти от отождествления противоположностей в абсолюте к абсолютной необходимости существования Бога? А именно к этому и сводил свои доводы автор. Как перейти к совпадению всех противоположностей во вратах, ведущих к Нему, которые «охраняет ангел»? И вообще, являлся ли Бог, существование которого можно выявить с помощью доказательств, библейским, евангелическим Богом? Что это за «Сама Возможность»?.. Вот тут уже многое не укладывалось в голове.

Если не уяснить себе с полной ясностью всего того, что касается пространства, — но как бы внутри самого этого понятия, без костылей и без опор на внешнее, будь то Бог, к которому ведут «врата, охраняемые ангелом», будь то «Сама Возможность», будь то еще нечто надстоящее над всем, по отношению к чему пространство является конечным… — если не разобраться в этом до конца, то совершенно невозможно найти ответ на главный вопрос, это казалось очевидным. Однако, говоря о пространстве, Кузанский отказывался углубляться в суть самого этого понятия, не хотел разбирать его изнутри, продолжать свои построения. На этот раз сущность его интересовала лишь наружная, рассудочная. Автор книг довольствовался тем, что излагал доказательства, позволявшие утверждать, что существование пространства невозможно без совпадения всех его параметров в надстоящей над ним субстанции. Таким образом Кузанский пытался продемонстрировать «свертывание» мира в Боге…