Деа Триер Мёрк - Зимние дети

Там лежат те, кто может себе это позволить, думает Линда. Вроде вот этих. Она перевертывается на бок, отворачивается к окну, зажигает сигарету и раскрывает свою любимую «Роман-газету». Первый рассказ называется «Под звездами» — «Place of many stars». Линда делает глубокую затяжку и начинает читать.

— По-моему, вы просто рехнулись, — сказал Керри парень с бензоколонки, заливая бензином бак ее красной спортивной машины. — Окончательно рехнулись! Ни за что вам эту дорогу не одолеть!

Керри Каупер скрестила руки и улыбнулась ему. Но ее синие глаза светились решимостью. Она упрямо встряхнула длинными светлыми волосами.

— Почему же? — говорит она. — Я не первая, кто решил объехать на машине всю Австралию.

— Ну, мы пойдем, Гертруда. Не будем вам мешать, — шепчет пожилая дама и тянет за рукав мужа. — Пошли, Георг.

Родители помахали на прощанье и удалились.

— Муж у тебя что надо, — говорит Оливия.

— Ты находишь?

— А чем он занимается?

— Он инженер. Окончил Политехнический.

Сидит, командует, а на него работают, думает Линда.

— А тот, пожилой, — твой отец?

Гертруда кивает.

— Он еще работает или как?

— Он заведующий отделом в министерстве торговли.

Когда солнце уже садилось, в палату вошла медсестра в сопровождении длинноволосой мрачноватой девицы в вязаной шапочке и поношенной цигейковой шубке. Сестра помогла ей разобраться, показала шкаф и громко объявила:

— Это Мария Хансен. А это фру Ольсен, фру Ларсен и фру Эриксен.

Потом она отметила ее поступление на табличке над кроватью и вышла. Новенькая медленно, с трудом разделась и вытянулась на кровати, заложив руки за голову и упершись взглядом в потолок. Ясно было, что разговаривать у нее нет охоты.

Из окон палаты видно, как солнечный диск, опускаясь все ниже, приближается к горизонту и становится все больше и больше. С водянисто-красного зимнего неба падают ледяные шарики, какой-то миг полежат на крышах домов и тут же тают.

Уходя за горизонт, солнце оставляет на небе красную полоску, будто окровавленную повязку, кусочек марли, который понемногу впитывает в себя весь свет.

На короткое мгновение ярче разгораются все краски — желтые автобусы становятся желтее, дорожные указатели и вывески магазинов на Тагенсвей словно светятся собственным светом — пока синяя тьма не начнет выползать из переулков и дворов и подниматься из подвалов.

Нелегко привыкнуть к тому, что ужин подается уже в пять часов. Но тут ничего не поделаешь. Таков распорядок дня в клинике.

Обычно это бутерброды из расчета по четыре на человека. Но при желании можно получить больше.

Оливия в ужасе смотрит на свой диабетический рацион.

— Господи Боже, я думала, хоть пиво дадут. А эту бурду я и в рот взять не могу.

Гертруда пьет только пахтанье. Бережет фигуру. Глядя на нее, трудно поверить, что она на девятом месяце.

Новенькая взяла себе яблочный сок. Вид у нее все такой же неприступный. Кашляет и сморкается, на губе лихорадка.

— Запомните! — громко объявляет маленькая толстушка, дежурная медсестра. — Стаканы в палате не оставлять. Они нужны другим.

— Молодец! — Оливия хлопнула сестричку по плечу. — А где, скажи, ты спрятала мою тарелку с сырыми овощами?

Новая пациентка, Мария Хансен, стоит в конце длинного коридора и пытается сориентироваться. Смотрит в окно на краны и бульдозеры — это клиника ведет строительство.

Молодой месяц, острый и прозрачно-фиолетовый, висит наискосок над крышами, глядя на мерцающие огоньки города.

Мария оборачивается и смотрит вдоль длинного, с низким потолком коридора. Он тих и темен. Вдоль стен стоят шкафы, столики на колесах и составленные штабелями стулья.

Как раз слева от нее палата № 0. Затем следуют № 1, № 2, № 3, № 4 и № 5. Больше палат здесь нет.

За нулевой палатой расположены туалет и душевая. Затем идет малюсенькая чистенькая кухонька. А затем дежурка за стеклянной дверью.

Мария осторожно стучит в стекло и кивает акушерке, склонившейся над историями болезни.

— В чем дело?

— Не дадите ли чего-нибудь от кашля? Так першит в горле!

Акушерка берет ключ, висящий на цепочке у нее на поясе, и отпирает настенный шкафчик с лекарствами. Маленькая лампочка бросает свет на узкие полки, заставленные стаканами и пузырьками из темного стекла.

Мария тыльной стороной ладони вытирает рот и ставит стакан на стол.

— Сколько здесь больных?

— Сейчас человек, наверное, двадцать. — Акушерка смотрит на нее. — Какой у тебя срок?

— Восьмой месяц. По виду гораздо больше, да?

За дежурной идет смотровая и лаборатория, где проводятся всевозможные исследования, стекла и дверь здесь матовые, а дальше, наверное, моечная. С маленьким круглым окошечком в двери.

За моечной — кладовка и еще один туалет.

Последняя комната по правую руку — прямо возле входной двери — маленькая гостиная.

Мария заглядывает в нее.

Четыре женщины смотрят телевизор. При этом они вяжут, курят, сосут шоколад и успевают еще болтать без умолку.

— Ты вообще-то спрашивала?

— Нет. Боюсь показаться дурой.

— Да ну, не дрейфь. Чего ж им не ответить? Давай я помогу тебе составить вопрос.

Около семи часов захлопали входные двери в конце коридора. Посторонние люди в темной зимней одежде — взрослые и дети — растекаются по разным палатам, и нянечки с ног сбились, добывая вазы для цветов, которые несут посетители.

Угловатая остроносая женщина, затянутая в узкое демисезонное пальто, в очках с толстыми стеклами, открывает дверь нулевой палаты. Остановившись у раковины, она перебегает взглядом с одного лица на другое.

— Привет, мам.

— Здравствуй, Линда.

— Надо же, выбрала все-таки время навестить!

Демисезонное пальто присаживается на стул возле кровати. Молчание. Но сколько можно молчать? Худенькой рукой Линда разглаживает одеяло, придумывая, о чем бы заговорить. Ей очень хочется быть поласковее, но она не знает, как начать.

— Тут вот яблоки, — говорит мать, глядя сквозь толстые очки куда-то в стену, мимо Линды.

— Как там отец?

— Да ничего.

— А Анкер?

— Теперь все в порядке.

Как всегда, оставаясь наедине с матерью, Линда испытывает только мучительную неловкость и отчужденность.

Муж Гертруды врывается в палату, как порыв ветра, концы клетчатого шарфа трепещут за спиной.

Он наклоняется к Гертруде и что-то шепчет ей на ухо.

— Ха-ха-ха! Не может быть!

— Ей-Богу! Сама увидишь…

Одной рукой он обнял Гертруду за плечи, в другой держит каталог фирмы обоев.

— Как вот эти, нравятся?

— Да, пожалуй. А что тогда в столовую?

Девушка в длинношерстной афганской дубленке расположилась на кровати Марии в самом изголовье. Близко наклонившись друг к другу, они оживленно перешептываются. Девушки так похожи, что не может быть никакого сомнения — это сестры.