Деа Триер Мёрк - Зимние дети

— На, выпей.

Мария кивает, опрокидывает стаканчик и вытирает нос. Минутой позже слезы высыхают, вот так просто перестают течь, и блаженное обманчивое чувство покоя разливается по телу.

Она смотрит на старшую сестру, которая стоит перед ней, опершись спиной о шкафчик, скрестив руки и склонив голову набок.

— Ну как?

— Хуже всего, что не знаешь, чего теперь ждать…

Когда Мария тихонько заходит в свою палату, нянечка проворно убирает постель Тенны.

— А где же Тенна?

— У нее схватки начались.

— Ты уверена?

— Да, ее увезли в родильное. Схватки чуть не каждые пять минут.

— А акушерка ее смотрела?

— Ну да. Пока ты была там, на ультразвуке, ее обследовали. Она уже раскрылась до четырех или пяти сантиметров.

Значит, не сумели они все-таки остановить ей схватки.

— А ты не знаешь, ее мужу позвонили?

— Позвонили, как не позвонить. Она только об этом и твердила. Да вот незадача, он лежит в гриппе с высокой температурой и приехать не может. Бедная девочка! До срока ведь еще пять недель.

Тело молодое и сильное, и схватки идут быстрой чередой. Никакой стимуляции здесь не требуется — ни окситоцина, ни капельницы.

Но вид у пациентки встревоженный и измученный.

Сегодня в родильном трудный день. Чуть ли не в каждой палате что-то из ряда вон. Это сразу заметно по поведению персонала. Им ведь тоже не разорваться. Дверь в палату, где лежит Тенна, то и дело приоткрывается, кто-то просовывает голову и просит:

— Тебя нельзя на минутку?

И помощница акушерки исчезает.

Вдоль стен стоят и висят разнообразные устрашающие аппараты: вакуумные насосы, кислородные подушки, установка для искусственного дыхания. Резиновые трубки свисают за ее изголовьем.

Хуже всего, Тенна это знает, — лежать здесь одной.

— Я хочу писать, — шепчет она.

— Поднимись осторожненько, чтобы я могла подложить тебе судно, — говорит помощница акушерки.

— Ой нет, мне очень больно.

— А теперь?

— Нет, подожди немножко.

— Ну а теперь?

Помощница акушерки подсовывает Тенне холодное высокое судно. Перемена положения тут же стимулирует схватку, от которой живот Тенны напрягается, как натянутая тетива.

Небо за квадратным окном серое. Тенна чувствует себя всеми покинутой. У нее нет сил хотя бы заговорить с акушерками. А те со своей стороны слишком заняты, им и в голову не приходит разрушить барьер, отделяющий их от пациентки.

Так все и идет. По одну сторону Тенна, распростертая, с закрытыми глазами. По другую — акушерка, изучающая ее историю болезни. А потом раздается очередной стук в дверь, и акушерка снова исчезает.

Я сойду с ума, я правда сойду с ума, если они так и будут бегать, думает Тенна. И никогда уже не оправлюсь.

И никто не предлагает Тенне открыть глаза. Никто не присаживается у изголовья, чтобы поговорить с ней. Ни у кого нет времени подержать ее за руку.

За закрытыми веками копятся слезы, губы дрожат.

— Мне надо посмотреть, насколько у вас раскрылась шейка матки, — говорит акушерка, взглянув в окно. — Ложитесь на лоток, чтобы я могла обследовать вас.

— Нет-нет! Оставьте меня в покое.

— Но это моя обязанность. Я должна ее выполнить, верно? Так что помогите мне немножко — вот так.

Она запустила свои холодные в резиновых перчатках пальцы в теплое, чувствительное влагалище Тенны, где все так нежно и в то же время так напряжено. Другой рукой она прощупывает живот, который то вздымается, то опускается от работы внутреннего механизма.

— Так, — говорит акушерка своей помощнице, слезая с низенькой скамеечки. — Теперь твоя очередь.

Ее помощница встает на скамеечку и тоже начинает прощупывать Тенну. Ее руки менее решительны и уверенны, чем у первой.

— По-моему, шейка матки раскрылась уже примерно на восемь сантиметров, я чувствую под пальцами родничок. Головка уже у самого лотка.

— Согласна.

Помощница слезает со скамеечки.

Они тихонько перешептываются в углу палаты, потом акушерка записывает результаты осмотра в историю болезни.

Полиэтиленовая занавеска в ванной комнате в конце концов свалилась с палки, на которую была кое-как натянута, и лежит криво сложенной на подоконнике.

Теплая вода бежит по животу. Запах шампуня щекочет Марии ноздри. Волосы в мыльной пене. Пена собирается на решетке. Рыжеволосая женщина, склонившись над раковиной, чистит зубы.

— Ты почему здесь лежишь?

— Положили на обследование, — отвечает рыжая, сплюнув в раковину пасту. — А дома у меня остался малыш, самое прелестное существо на свете, но в голове у него пустота. Врачи говорят — неполноценный, а в чем дело, объяснить не могут. Выглядит он совершенно нормально, только не развивается. Не может сам ни есть, ни ходить, ни говорить.

— Сколько же ему?

— Пять лет, — отвечает рыжая, убирая зубную щетку. — И на вид такой хорошенький. — Она улыбается. — Такой же рыжий, как я.

И она принимается быстрыми энергичными движениями расчесывать волосы.

— Это врачи нам и посоветовали сделать еще одну попытку. Говорят, опасность, что такое повторится, минимальная.

— Трудно тебе с ним?

— Очень, трудно, но мы его любим. Ты знаешь, что важнее всего, когда у тебя неполноценный ребенок?

— Не знаю.

— Чтобы не распался брак.

Она смотрит на Марию спокойными темно-зелеными глазами.

— Ты не представляешь, как часто браки распадаются из-за неполноценного ребенка. Мужчины иной раз прямо заявляют: «У меня такого ребенка не могло быть». Просто знать ничего не хотят. Как будто ребенок был зачат святым духом.

— А твой муж, как он относится к малышу? — спрашивает Мария, отжимая в полотенце мокрые волосы.

— О, он его обожает! Хотя ему тоже нелегко. Пришлось ведь перевернуть всю нашу жизнь — и в отношениях с нашими знакомыми, да и для того, чтобы обеспечить ему необходимый уход дома.

— Кем работает твой муж?

— Он оптик.

— А ты сама?

— Пока не родился наш малыш, я работала нянечкой. А с тех пор сижу дома. Ухаживать за больными мне не привыкать.

Рыжая натягивает больничную рубашку.

Ты не находишь, что здесь очень здорово?

— Да, конечно, — соглашается Мария. — А что здесь с тобой делают?

— Ничего не делают, только держат под наблюдением. Эстриола у меня маловато. Шесть лет назад у меня родился мертвый ребенок. Они считают, что это не случайно.

Она бросает мокрое полотенце в корзинку для грязного белья.

— Ну, что еще за слезы, — говорит помощница акушерки.

— Мне очень больно, — шепчет Тенна.

Помощница прикладывает к ее животу стетоскоп. Тенна лежит на боку, глаза закрыты, дрожь пробегает по ее замкнутому лицу, как быстрые облака по небу.

— На-ка, возьми маску, надо тебе немножко отключиться.

Черная резина угрожающе надвигается на Тенну откуда-то сверху, грозя закрыть рот и нос.