Деа Триер Мёрк - Зимние дети

— Помните, — говорит она, — что мышцы тазового дна во время родов подвергаются сильной нагрузке.

На одной руке у нее не хватает двух пальцев. Интересно, она так и родилась без пальцев?

Мария лежит на спине, одна ладонь на диафрагме, и осторожно сгибает колени.

— Не разводите резко ноги. У тех, кого зашивали, могут лопнуть нитки. А то и вообще швы разойдутся. Так. Теперь вытяните ноги, скрестите их, подожмите пальцы и напрягитесь.

Врач оглядывает пациенток.

— Напрягайтесь медленно и спокойно, так, раз-два-три-четыре-пять, и теперь на выдохе расслабьтесь. Правильно. Представьте себе, что ваша матка — лифт, который поднимается на первый-второй-третий-четвертый-пятый этаж.

Фру Хольм кряхтит. Ей никак не удается справиться с лифтом. Жена кузнеца смеется. Она нажала не на ту кнопку.

— Вы должны делать эти упражнения где угодно и когда угодно. Когда ложитесь днем отдохнуть. Дожидаясь на остановке автобуса, моя посуду…

— Придется подключить и мужа! — восклицает жена кузнеца. Она вот-вот лопнет от смеха.

Во время полуденного отдыха к парикмахерше приходит консультант по социальным вопросам с красной лентой в волосах. Она придвигает стул к изголовью кровати. Женщины долго шепчутся. Фру Хольм навострила уши, пытаясь уловить, о чем там речь. А речь идет о субсидии, пособии и о том, что надо подать заявление.

Парикмахерша получает бумагу, которую и подписывает неверной рукой.

Потом консультант обращается к Марии:

— Вам удалось установить отцовство? Это подтверждено?

Конни, счастливая, возвращается со своей дочкой от специалистов.

— Ложная тревога! У девочки все в порядке, шину накладывать не придется.

Фру Хольм, стоя возле раковины, укладывает волосы. Она крутится перед зеркалом так и эдак, вертит головой, осматривая себя со всех сторон, легонько подправляя кудри кончиками пальцев. Потом надевает на волосы тонкую сеточку и между делом изрекает:

— В том-то и весь ужас, что мы для них — подопытные кролики!

Мария рывком поднимается на локте.

— Сигне! Как я рада тебя видеть!

Черное кимоно склоняется над ней, и Мария чувствует прикосновение тяжелого тугого живота Сигне к своему, пустому, опавшему.

— А где малышка? — Сигне оглядывается.

— Да вон она.

Сигне подходит, наклоняется и рассматривает спящего ребенка.

— Ты не поверишь, как я обрадовалась, когда узнала, что у тебя все прошло хорошо. А какая она миленькая!

Всякий раз, когда хвалят ее малышку. Марию охватывает радость и гордость. Никогда прежде не испытывала она подобного чувства.

— Но она сильно теряет в весе.

— К счастью, вы здесь в хороших руках.

Мария откинулась на подушку и смотрит на Сигне. Волосы у нее отросли, но по-прежнему торчат в разные стороны. Лицо бледное. Она кажется здесь такой одинокой, чужой. Марии вдруг стало жаль ее. Ее подруга все еще там, в том тоскливом мире, где живут ожиданием родов.

Мария дотронулась до ее руки.

— Ну а как там, в нашем старом отделении?

— Завтра меня выписывают. Ребенок наконец набрал нужный вес, — говорит Сигне, шлепнув себя по животу. — Между прочим. Линду снова положили.

— Линду?

— Да. Ты как-нибудь соберись, сходи к ней, пока тебя не выписали.

— Обязательно схожу.

— А куда ты поедешь, когда выпишешься?

— В Ютландию. К родителям — пока буду в отпуске с малышкой.

Мария уже видит себя на палубе парома с плетеной корзиной в руках. В корзине спокойно спит ее ребенок. Дует ветер. По Большому Бельту бегут волны, отороченные белой пеной.

— А как у тебя отношения с матерью?

— Нормально, — отвечает Мария. — Вполне нормально. И с отцом тоже.

Сигне кивает. Пальцы ее нервно бегают вверх и вниз по кимоно. Ей хочется курить. Потом она говорит:

— Знаешь, одна мысль не дает мне покоя. Я часто думаю, почему так плохо складываются отношения между дочерью и матерью. Ты меня понимаешь? Оглянись вокруг. Правда ведь, что большинство женщин, которых мы здесь встречаем, с родителями в таких отношениях, что им друг на друга наплевать. При этом все ведь они рассчитывают, что со своими-то детьми у них все будет хорошо. Надо, конечно, надеяться…

— Вообще-то вряд ли они так уж в этом уверены.

— Есть у меня нехорошее подозрение, что все плохое достается нам по наследству и что, отделяясь от родителей, мы прихватываем его с собой.

Она теребит в руках кушак кимоно.

— А по-моему, — вполголоса говорит Мария, — некоторым просто трудно признаться, что у них с родителями хорошие отношения. Еще подумают, что ты маменькина дочка, а не самостоятельная личность.

— Нет, это наше время виновато в том, что молодые не ладят со стариками. Недооценивают роль старших. Их опыт. Нам это, видите ли, ни к чему. А в результате сплошные несчастья. Ну вот как ты себе представляешь, все эти женщины, что лежат здесь… — Сигне обвела взглядом палату, — …все эти женщины и их мужья, каково им будет, если нет у них поддержки, если не смогут они опереться на кого-то более опытного, кто действительно любит своих косолапых отпрысков? Любить — вот чему надо научиться. Этому мы учимся у своих родителей, и это умение передаем дальше своим детям. Не так это просто. — Она улыбается. — Слушай, а говорят, гренландцы очень чадолюбивы.

— Да, — отвечает Мария, тоже улыбаясь. — Так говорят.

— А что ты думаешь делать дальше? Вернешься в свой детский сад?

— Собственно, я хотела бы продолжать учиться. Мне, правда, уже двадцать восемь… но мне бы хотелось окончить педагогические курсы. А лучше всего, конечно, Педагогический институт, если удастся. И если это возможно при наличии ребенка.

— Твой друг тоже на педагога учится?

— Да. Мы даже подумывали о том, чтобы работать потом вместе в Гренландии.

Мария закинула руки за голову.

— Знаешь, Сигне, теперь я лучше понимаю то, что ты мне однажды сказала еще там, в патологическом отделении. Помнишь? Что когда появляются дети, мир сужается, но при этом становится более насыщенным. Я уже чувствую, что мой мир сузился, что он может вместить в себя только этого ребенка и ничего больше. И знаешь, что меня мучит — что раньше я таких вещей не понимала. И никогда особенно женщинам не сочувствовала. Меня гораздо больше интересовали мужчины. Теперь я впервые начинаю понимать других женщин.

— А помнишь Тенну? Вот бедняга…

День на исходе, и мрак зимней ночи просачивается в отделение, изгоняя свет.

Кузнецова жена прогуливается по палате со своим малышом. Обходит пеленальный стол, подходит к раковине, потом — вдоль ряда кроватей к окну. Вот она берет его ручку и целует.

— А ты как сюда попала? — спрашивает ее Мария.

— Понимаешь, у нас трое ребятишек, и нам ужасно хотелось еще одного, но у меня случилось подряд два выкидыша. Я прямо с ума сходила. Вот и направили меня в больницу. И здесь мне помогли с нашим младшеньким.