Деа Триер Мёрк - Зимние дети

С полуночи и до шести утра все детские кроватки стоят в ряд в коридоре, и лишь самых слабеньких и только что родившихся завозят в дежурку. Над изголовьем у них натянуты пеленки, чтобы свет от торшера не резал глазки.

Ночная сестра разговаривает по телефону, на столе перед ней дымится чашка с кофе. Молоденькая долгоногая нянечка меняет пеленку маленькой пакистанке.

Какая тишина в коридоре! Мария медленно идет от кроватки к кроватке, заглядывая в каждую. Вот лежит длиннолицый ребенок с розовыми щечками и светлыми бровями. А этот великан лежит на животе, кулачки по обе стороны покрытой пушком головки. А дальше знакомый ей сиротка-мулат с красивыми пухлыми губками на светло-коричневом лице.

Дыхание их совершенно беззвучно, но все-таки заметно, что они дышат. Они отдыхают в безмятежном сне, уносимые волнами своих таинственных, неведомых нам, младенческих сновидений.

Все эти дети рождены за последние пять-шесть суток. И у всех значительные серьезные личики новорожденных.

Вот они лежат здесь — крошечные, хрупкие, — целиком во власти взрослого мира, где им отныне предстоит жить.

А лет через тридцать именно им придется держать штурвал общественной жизни.

Матери положили на красные и синие клетчатые одеяльца маленькие записочки. На одной: «Попка воспалена», на другой: «Разбудите, пожалуйста, мою маму в 2 часа, она сама будет меня кормить». У маленького великана с пушистыми волосиками английской булавкой приколот листочек бумаги со следующим текстом: «Спасибо, никакого прикорма не нужно, будьте добры взять в холодильнике мое грудное молоко».

Но вот Мария услышала знакомый звук. Это ее малютка, скулит, бедненькая. Она бы различила голос своей дочки среди любых звуков. Как и каждая мать. Антенны всегда настроены на нужную волну.

Надо все это получше запомнить, думает Мария. В Париже-то я, может, и побываю еще раз. А вот это — это не повторится никогда.

Что за черт! Кто-то теребит ее за плечо. Кругом кромешная тьма. Все спят. Кто же это?

Она садится в постели. Голова тяжелая. Между ногами, чувствует, слиплось.

— Ты оставила записочку, чтобы тебя разбудили, — шепчет черная тень. — Хотела сама покормить свою малышку. Ты не раздумала?

Так странно слышать этот шепот.

Мария смотрит на свои часики. Два часа. Все правильно. Она хотела сама покормить дочку.

Она сбросила ноги с кровати, нащупала на холодном полу босоножки, на спинке стула — халат. Потом осторожно прошла следом за нянечкой мимо спящих, укрывшись под одеялами, женщин.

В коридоре большое оживление. Вот уж чего Мария никак не ожидала. Даже если до нее и доносились иногда по ночам неясные звуки, подобные отдаленному зову с противоположного берега, ей никогда не приходило в голову, что в коридоре идет такая бурная жизнь.

Большинство детей не спят и явно голодны. Они ворочаются в своих кроватках, размахивают ручками, чмокают, хнычут. Двое плачут. Миккельсеновский «поросенок» Робин вопит громче всех.

Ночная сестра снует от ребенка к ребенку, меняет пеленки, простынки, сует бутылочки с молоком, с подслащенной водой и следит, чтобы они вовремя отрыгнули воздух.

— Послушай, — говорит Марии молоденькая нянечка. — Пошла бы ты с ребенком в гостиную. Там тебе никто не будет мешать.

Она нашла нужную кроватку и прикатила ее в темную комнату, где слегка пахло табачным дымом. Они не стали зажигать свет, удовольствовавшись тем, что падал из коридора в раскрытую дверь.

Мария опустилась на низенький диван, расстегнула рубашку и прижала к себе маленький сверточек.

— Ну, давай соси, малышка.

Но малышка не желает открывать рот. Она отворачивает головку, словно умоляя не беспокоить ее в такой поздний час.

Нянечка черным призраком маячит на фоне освещенной двери.

Мария нервничает.

— Ты не поможешь мне? — шепчет она.

Призрак присаживается на диван и холодной неопытной рукой берет грудь Марии. Другой рукой она пытается придержать головку ребенка. Но ребенок не хочет просыпаться, хоть ты тресни! Не хочет брать грудь. Вообще ничего не хочет!

Была бы здесь ночная сестра, думает Мария, уж она-то знает, что надо делать. Но у нее и без меня забот полон рот. Неудобно ее отрывать.

— Крошечка моя!

Ребенок делает слабое движение протеста. Мария не знает, как ей быть. А нянечке, видимо, все это уже надоело.

Мария качает головой.

— Бесполезно. Идем, у тебя есть другие дела.

Они поднялись одновременно. Мария положила ребенка в кроватку и повезла на место.

Ночная сестра даст ей чего-нибудь. Сладкой водички или прикорма. Не оставят же ребенка голодным.

И Мария тихонько крадется в темноте к своей кровати.

Небо темно-серое. Пока убираются постели и моются полы, пациентки лежат с градусниками во рту.

У Марии сегодня день невезенья. Для начала она уронила на пол градусник. Пришлось медсестре сметать в совок пляшущие серебристые шарики ртути. Затем она ухитрилась сунуть новый градусник в чашку с чаем, так что он показал 42°.

Уже с самого утра было видно, что Миккельсен воскресла. Да еще как! Едва проснувшись, она начала носиться по комнате. От раковины к шкафу с бельем, мимо пеленального стола к окну. Походка у нее моряцкая. Из-за давней травмы бедра она переваливается на ходу с боку на бок. Она хватает своего мальчика, резко отстраняет его от себя, так что у него головка дергается, потом страстно целует прямо в губки. Поросенок! Мамин маленький поросеночек!

Персонал доволен. Они восхищаются жизненной активностью Миккельсен.

А Миккельсен одалживает у них большую коробку с бигуди, похожую на огромный ларец для драгоценностей, выстланный красным атласом. Стоя над раковиной, она заботливо накручивает прядь за прядью на сантиметровой толщины металлические цилиндрики.

Она смакует предположительные имена своего сыночка: Рольф Миккельсен. Робин Миккельсен — какое лучше звучит? В конце концов, можно бы назвать его и Рене.

Дети взвешены, умыты, перепеленуты. Дочка Марии сбавила вес до 2260 граммов. Медсестра посмотрела на нее долгим взглядом и сказала, что необходимо заставить ее поесть, хочет она того или нет. Она явно желтеет.

Мария и сама это видит. Развивается желтуха. Девочка похожа на индианочку — золотистая, тоненькая, длинненькая.

Медсестра придвинула стул к кровати Марии, взяла бутылочку со сцеженным молоком и уселась поудобнее с ребенком на руках. Мария лежит на боку, запустив руку в волосы, и наблюдает за ними. Девочка давно уже не открывала глазки. Она все время спит и ничего не хочет, даже есть.

Мария не знает, что и думать.

По прошествии четверти часа ребенок сумел высосать не более 20 граммов молока, и медсестра сказала: